Книга Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази

Вот она линия наследования — со времени далекого основания в Вавилоне, в 1800 году до Рождества Христова, от Шуанны и до Ульвы, ее достойнейшей наследницы в веках, которой было поручено заботиться о тайной книге и беречь ее от любопытных, разбойников и, самое главное, от убийц.

26

Обвинитель спустился с кафедры и молча направился к судьям. Проходя мимо них, он наградил каждого тревожным взглядом, точно желая возложить на них ответственность за мрачное будущее всего человечества. А потом он подошел к обвиняемым, остановился перед Гутенбергом и вопросил трибунал:

— Так кто же на самом деле этот человек? Неужели перед нами — как он сам утверждает — Божья десница, проводник истины? Господа судьи, спешу предупредить вас, что обвиняемый наверняка заявит, что единственной задачей его изобретения было распространять Слово среди простецов.

Зигфрид из Магунции ловко предвосхитил единственный аргумент, которым могли бы воспользоваться злоумышленники: они занимаются вовсе не подделкой, а осваивают новую технологию, упрощающую производство книг. И прокурор решил завершить этот спор еще до его начала:

— Ваши преподобия, если дело обстоит именно так, то мне непонятно, отчего они трудились скрытно, таясь от людей, пряча и оберегая свои злокозненные деяния от надзора властей. Господа судьи, доказательством моей правоты служит ужасное святотатство, на которое пошел преступник, воздвигнув свой потайной дьявольский храм в священных покоях аббатства. Он осмелился привести Сатану в святейшие дома Господа! Так каким же словом, господа судьи, именовать нам это преступление?

И тогда Гутенберг вспомнил тот день, когда он карабкался на мрачную обрывистую гору, склоны которой скорее принадлежали не Богу, но дьяволу.

Угодив в ловушку на горе, Иоганн заметил, что костяшки пальцев у него кровоточат, и только тогда понял, что колотил по человеку из камня. Постепенно он разобрался, что его держит поваленная статуя, наполовину ушедшая в землю, наполовину укрытая листвой. Из густой зелени высовывалась вытянутая рука, и вот по воле Провидения край мантии Гутенберга зацепился за каменные пальцы. Когда Иоганн наконец разглядел, что его не отпускает святой Арбогаст, он разразился громоподобным смехом, высвобождая накопившиеся страхи. Он вознаграждал себя за собственную глупость безбрежной радостью. Однако эта эйфория продолжалась недолго.

Как только Гутенбергу удалось освободить мантию от поваленной статуи, он подобрал светильник и продолжил подъем. По его расчетам, вершина была уже совсем близко. Гравер был возбужден, голова кружилась, и вот он заметил, что ноги его ступают не по твердой земле, а по зыбкому ложу из сплетенных ветвей. Иоганн попытался утвердиться на одном из скальных выступов, но, как только он сделал шаг, ветви под ним затрещали, и он провалился в черный колодец, которому, казалось, не было конца. Падение Иоганна замедлялось буйной растительностью, и вот наконец он рухнул на твердую и ровную поверхность — никакой больше зыбкости и шаткости в отличие от того, что было там, наверху. От удара тело болело так, что Гутенберг не мог встать. Он поднял светильник над головой и увидел вокруг себя кошмарное зрелище: он оказался в жуткой комнате, где повсюду были разбросаны человеческие кости.

Груды черепов, ребер, позвонков и других костей, которые Гутенберг не мог классифицировать, ковром устилали влажный заплесневелый пол. Этот подземный лес казался кошмарным адским раем, если такое вообще возможно: свод из плюща, лиан и можжевельника, произраставших еще в садах Эдема, служил зеленым саваном для бесчисленного множества трупов, разрушенных временем и подземным зверьем. Гутенберг отодвинул ногой череп, который как будто следил за ним пустыми глазницами, потом соскреб каблуком земляной слой и увидел пол из мозаики, темные и светлые фрагменты которой были расположены в шахматном порядке. Именно в этот момент Гутенберг осознал, где он очутился: то были развалины древнего монастыря Святого Арбогаста.

Растения полностью завладели остатками аббатства. Иоганн с трудом поднялся на ноги и, хромая, побрел по мрачным руинам. Все оказалось именно так, как утверждали известные Гутенбергу легенды: до, во время и после существования монастыря это место являлось кладбищем, на котором бок о бок лежали разбойники, бродяги, нищие и монахи.

Представив себе архитектуру монашеских общин, Гутенберг решил, что находится в центральном дворе. Он дошел до возвышения, которое показалось ему колонной, и убедился, что не ошибся в своих расчетах: здесь начиналась галерея с монашескими кельями. Потолки давно обвалились, а крышу заменили живые перекрытия из плюща, дикого винограда и других вьющихся растений. Там, где раньше находились двери, теперь были лишь сиротливые проемы — они вели в абсолютную черноту.

Над старинным аббатством потрудилось не только время — тут и там виднелись красноречивые следы самых разных грабежей: люди, растения и животные, сменяя друг друга, забрали все, что только было возможно забрать. Бесконечная тоска, которую вызвал в душе Иоганна этот сумрачный пейзаж, вскоре сменилась возбуждением — смесью беспокойства и растущего восторга. Наконец-то Гутенберг отыскал идеальное место для воплощения своих тайных планов. Теперь он обходил разрушенный монастырь с неудержимым хохотом, подсвеченным дрожащим пламенем, так что распугал все неприкаянные души монастырских покойников. И даже если бы из темного угла за этой сценой наблюдал жестокий беглый убийца, он бы тоже бросился наутек: эта фигура в рваных одеждах, ковыляющая среди скелетов под аккомпанемент громоподобного смеха, была поистине страшна. Лучшего места не нашлось бы и во всем мире: Гутенберг получал в распоряжение целую громадную мастерскую. По размерам эти развалины ничем не уступали монетному двору. Впрочем, у Иоганна нигде не нашлось бы столь могущественного войска, как эти мрачные черепа, угрожающие горгульи среди листвы, готические колонны, которые, хотя ничего уже не поддерживали, выглядели как острые копья, способные пронзить любого, кто рискнул бы продвинуться за их ограждение.

Иоганн бродил по старинному аббатству и чувствовал себя отмеченным знаками Всевышнего; он всегда был верующим, но в эти моменты с небывалой остротой ощутил присутствие и волю Господню. Он не только освободился от груза вины, но и убедил себя: его задача столь высока и благородна, что никто, кроме Бога, прочесть ее и не сумеет. Если Гутенбергу предстояло уйти от человеческих законов и действовать подпольно, то лишь потому, что современники не способны его понять.

27

И вот, находясь в самой высокой точке Страсбурга, вдалеке от смертных и рядом с Богом и святым Арбогастом, Гутенберг испытал мистический восторг. Подобно монахам-отшельникам, Иоганн ощутил, как Всемогущий своею дланью отделяет его от прочих людей и облекает особой миссией. Гравер опустился на колени, склонил голову и услышал благостный небесный голос:

— Иоганн, взгляни на меня, раскрой глаза. Я здесь.

Веки Гутенберга, обильно смоченные слезами, распахнулись с трудом. И тогда он увидел рядом самого святого Арбогаста, идеально ровный круг света венчал его бородатую голову. То была не поваленная временем статуя, а призрачный образ, который и разговаривал, и шевелился.