Книга Таблетка - Герман Садулаев

Семипятницкий растолкал Петера, сказав, что пора ехать на вокзал. Голландец послушно согласился, вытащил кредитку. Максимуса не пришлось уламывать, он оплатил водку карточкой Петера, даже поставил за него подпись на чеке – официант понимающе отвёл глаза, за что был вознаграждён купюрой в сто рублей уже от самого Максимуса.

Садиться за руль пьяным Семипятницкий не стал, взял такси и погрузил Петера. Впрочем, тот быстро пришёл в себя, опустив стекло в автомобиле и вдохнув свежий воздух. Максимус спросил, нужно ли заехать в отель за оставшимися вещами?

– No, – ответил голландец, – I've already checked out.[101]

Уже у самого вокзала Максимус с плохо скрываемой злостью сказал своему новоиспеченному другу:

– You know what, Peter? Next time you take a girl for fifty Euros and don't regret about the six-hundred girl. I'll tell you a secret. There is no difference.[102]

– Why?[103]

– I'll explain. Have you heard anything about «mysterious Russian soul»?[104]

– I think I heard something..[105]

– I'll tell you about this mystery. In fact, you can never fuck Russian girl. This is our mystery.[106]

– No, I've fucked them, many times![107]

– You didn't. It was a dream. Every Russian girl is learning this art from her mother. She is taking your money and you are fucking yourself dreaming about Russian girl. So what is the difference and why you have to pay a lot of money for it?[108]

– Ah…

– I'll tell you more. You can save your money and fuck yourself in your hotel for free, there is no need to invite a girl and pay even five Euros. Anyway you'll be masturbating only. Don't let Russians cheat you.[109]

– This is… shocking to me…[110]

– Yes, my friend. You can never fuck Russia. Only in your dreams…[111]

Гибель Хазарии

Волочилась рать победная, текла по хазарской степи к Итилю-городу.

Да по пути расходилась малыми ручейками:

кто останется в деревеньке с чужой вдовой, а кто посредь степи землянку выроет, дальше не идёт. Оно ведь устает человек воевать.

Генералы-мурлы вперёд ускакали, на конях резвых, переменных, в стольном городе от кагана урдена получать да вотчины в разграбление. А войско волочилось следом, куда солдатам спешить? Вот и шли долго, дольше, чем воевали. Почитай четыре весны шли. Сказать правду, так с остановками, с передышками: где на сусликов поохотиться, где яблони обтрясти, а у реки – рыбу штанами ловили. Провианту другого не было.

Ну и разбредались ещё.

Малая часть до Итиля добрела.

И Саат с ними. Ни вдовушки ему, ни суслики не интересны были. Чаял, может, хоть одну кобылицу вернут, как вся война уже кончилась.

Подошли к городищу, и ни тебе оркестров дудочных, ни лавровых веников, ни сладких речей славящих. Поначалу и ворота не захотели им отворять, кричали: что за сброд, цыгане нешто? Экие оборванцы!

Износились в пути, обтрепались, чего уж тут.

А пустили потом люди добрые, видать, подумали: чем помрут у стен, может, кому сточных канав почистить или выложить камнем двор пригодятся.

Зашли вой в Итиль и – мать твою в поперечнике! Не узнать, другой город стал.

И хазар, почитай, не осталось.

Люд диковинный, чёрный да жёлтый кругом.

Лавка на лавке, торговля днём. Ночью танцы дурные. Говорят так – язык сломаешь.

Вроде оно по-хазарски, да чудно, коверкано.

А кто ж нарядок хранит? Вот тут прямо громом в темечко: по улицам Итиля чечмецкие сотни гарцуют! Они и закон следят, и суд чинят. Главный их, тот, что каганов перстень целовал, на каждом углу стоит, с каганом обнимается – статуи.

Самого кагана не видел никто, давно уже.

Через чечмека волю свою гласит. Шепчут, что нет кагана. Одно слово осталось – каганат! А кагана нету.

Может, и не было никогда.

А мурлы? Мурлы где же?

А в заморских землях мурлы, там, куда хлеба возили, да в свои же хоромы ссыпали:

при многом хлебе и человек. Бросили землю хазарскую.

Сталось, что не хазары и были, а другого народца, страннего.

Дошёл до шатра своего Саат, а там уже люди какие-то, детишек у них, как у кошки котят, бегают все, орут. Кобылу не вернут, значится. И само жилище пришлыми заселили. Кому теперь нужен, да где?

Сел Саат на пригорке, пригорюнился.

А звезда падучая?

А что звезда! Мимо пролетела.

Пустошь

Прошедшие события, голландские таблетки и голова китайца вывели Максимуса из состояния оцепенения обыденностью, в повседневном распорядке которой он ходил на работу каждое утро, а по вечерам пил пиво и смотрел телевизор. Сместилась точка сборки в сознании, что-то навсегда переменилось. И перемена эта была тревожной.

Следующий за проводами Петера день был субботой, выходным. Семипятницкий спал до полудня. Перед самым пробуждением он увидел свой следующий, маленький и грустный сон о Хазарии.