Книга Возвращение из Индии - Авраам Бен Иегошуа

— Почему «как собака»? — В этот момент она была захвачена врасплох, но не потеряла самоуверенности. — Какие у тебя основания для того, чтобы говорить подобное? Ты что, не видишь, что он абсолютно счастлив и рад, что находится с нами, несмотря на то, что принадлежит к людям, старающимся не показывать свои чувства?

— Ш-ш-ш. — Внезапно Лазар занервничал. — Он может услышать нас.

— Ерунда, — сказала она. — Когда эти юнцы засыпают, их пушкой не разбудишь. Обними меня, быстрее. И давай спать… я боюсь даже думать о том, что ждет нас завтра.

Похоже, они начали целоваться — так мне, по крайней мере, показалось, и я тут же заворочался в постели, надеясь остановить их. Они услышали меня, потому что шуршание тут же прекратилось, но снова погрузиться в сон я больше не смог. И спустя какое-то время, я встал и пошел, ступая босыми ногами и стараясь не смотреть в сторону двух кроватей, которые несомненно стояли ближе друг к другу, чем с вечера, омываемые светом огромной луны, медленно поднимавшейся над далеким берегом Ганга.

* * *

Поутру они безжалостно разбудили меня и заставили позавтракать тем, что уже было приготовлено на балконном столике. Их багаж уже был собран, и они собирались спуститься к реке с первыми лучами солнца, чтобы посмотреть, как пилигримы будут совершать первое погружение в воды реки. Вскоре двое пожилых индусов пришли за нашим багажом, погрузили его внизу на ручную тележку и повели нас к железнодорожной станции сквозь поток пилигримов, только что прибывших ночным поездом и спешивших к реке. Опять меня посетило чувство, что я нахожусь в очень старинном месте, которое находится именно здесь, в этой грязной человеческой толпе, среди строптивых коров, бредущих посреди аллей; в том самом месте, где этот мир и был изначально создан или, по крайне мере, откуда он начал расширяться после Большого взрыва. Когда мы добрались до сумасшедшей толчеи станции, я, словно по волшебству, увидел вдруг на некотором расстоянии вчерашнего миниатюрного носильщика с огромным сундуком на спине, ведущего двух пожилых туристок в больших соломенных шляпах — возможно, им предстояло занять ту комнату, которую мы только что освободили. Я не мог сдержаться и поспешил к нему, чтобы попрощаться; к моему изумлению мадам Лазар последовала за мной. Крохотный носильщик был, видимо, тронут этим жестом с нашей стороны; во всяком случае, он спустил сундук со своей спины прямо в середину навозной кучи и, сложив вместе ладони в индийском приветствии, на своем убогом английском произнес: «Возвращайтесь в Варанаси еще раз. Вы ничего еще не видели».

В поезде, двигавшемся на восток, нам пришлось делить купе с двумя братьями в белых костюмах, возвращавшимися домой, в Калькутту, после того как они кремировали тело своего отца. В десять утра, после того как поезд отошел от станции, они протянули мне и Лазару свои визитные карточки, а когда мы узнали, что один из братьев был доктором, Лазар тут же рассказал им о цели нашего путешествия и спросил, знают ли они что-нибудь о госпитале в Гае. Преисполнившись любопытства и интереса, они осыпали нас советами и идеями. Госпиталя в Гае они никогда не видели, но что они знали точно, что это маленькая больница, испытывающая по причине бедности нехватку лекарств и медикаментов настолько, что вынуждены посылать образцы проб на анализ в частные лаборатории Калькутты, — это доктор знал от своего компаньона совершенно точно. Они посоветовали забрать из больницы нашу Эйнат как можно скорее и перевести ее в больницу Калькутты, где уровень обслуживания был неизмеримо выше. В связи с этим Лазар сообщил им, что я также являюсь врачом, что мы везем с собой все необходимые медикаменты и лекарства, что у нас нет ни малейшего желания выбирать между больницами в Индии… единственной нашей задачей, продолжал Лазар, является поскорее добраться до заболевшей девушки и забрать ее домой, в Израиль. Эта мысль была им вполне понятна, и они пожелали нам удачи. Единственное, о чем они попросили, это показать им наше снаряжение. Лазару, похоже, тоже хотелось посмотреть, чем мы располагаем для спасения его дочери, а потому я раскрыл свой рюкзак и продемонстрировал его содержимое, объясняя, что означает каждый экспонат. Индийцы слушали внимательно, как если бы я читал им лекцию. Лазар же брал в руки очередной предмет и тщательно исследовал его, всякий раз расспрашивая меня о его назначении и о том, в каких случаях его применяют; выглядело это так, словно он полагал, будто после этих расспросов он глубже познает тонкости работы в его больнице, а поняв, сможет лучше контролировать ход дел. Его жена сидела с отсутствующим, рассеянным видом, утратив свои обычные живость и веселье, как если бы приближающаяся встреча с дочерью наполняла ее страхом. Я измерил давление у Лазара — по его просьбе; оно было высоким — сто семьдесят на сто десять, — но я не хотел пугать его прежде, чем он увидит свою дочь, а потому назвал ему более низкие показатели. Затем индийский доктор попросил мой сфигмоманометр и измерил давление у своего брата и себя самого, но результатов этих измерений не сообщил мне — может быть, потому, что я сам не спросил.

Когда мы покинули рано утром на станции Гая наш поезд, распрощавшись с двумя индийцами, снова вручившими нам свои визитные карточки, еще раз напомнив, что мы всегда сможем найти их в Калькутте, мы почувствовали, что заключительная часть нашего путешествия прошла достаточно комфортабельно, и поздравили сами себя с той легкостью, с которой мы достигли точки, казавшейся нам такой далекой, когда мы рассматривали ее на карте, лежавшей на столике в гостиной Лазаров.

— Итак, это и есть Гая. Что за дыра… — пробормотал Лазар, пока мы, стоя возле станции, созерцали странную, абсолютно не свойственную Индии, пустоту вокруг нас.

Все, что мы могли увидеть, это невысокие желтые холмы и землю, покрытую сухой и твердой коркой. Еще не проснувшийся носильщик, появившийся перед нами, нехотя приблизился к нам, но когда он услышал, куда мы хотим попасть, он вернулся обратно и передал нас в более энергичные руки своего приятеля, который и доставил нас к больнице, оказавшейся просто трехэтажной небольшой постройкой, обмазанной бледно-коричневой глиной.

— Вы идите вовнутрь, а я подожду вас снаружи около багажа, — сказал я Лазару. — И не говорите им, что вы привезли с собою врача, иначе вы заставите весь персонал нервничать.

Лазар бросил на меня проницательный взгляд и сказал:

— Вы правы. Совершенно правы. Очень правильная мысль.

А я, увидев лицо его жены, бледное, усталое и злое, безо всякого макияжа, в темных очках, скрывавших ее неулыбчивые глаза, я сказал:

— Не пугайтесь, если она пожелтела и даже позеленела. Это гепатит, и цвет не говорит о степени опасности.

Они благодарно кивнули и вошли внутрь. Я опустился на землю возле разрушенного фонтана, вытянулся возле одного из чемоданов и приготовился к долгому ожиданию. «Ладно, — подумал я, — в конце концов можно считать, что я просто дежурю. Жаль только, что некому отметить время моего дежурства».

Спустя пятнадцать минут они вышли из больницы в состоянии крайнего возбуждения. Оказалось, что дочери их здесь нет, потому что неделей раньше она была переведена в Бодхгаю, в десяти милях от Гаи, ибо не было больше причин держать ее в тамошней больнице, поскольку состояние ее улучшилось, а может быть, потому, что здесь, в Гае, местные врачи исчерпали свои возможности.