Книга Мистер Пип - Ллойд Джонс

— Безжалостные издевки Эстеллы над Пипом, — вымолвил он наконец. — Это важная сторона их отношений. Он тянется к тому, что для него недоступно.

Отодвинув стул, мистер Уоттс замолчал. Его выпученные глаза устремились к облюбовавшим потолок гекконам. Он резко встал и направился к дверям. Поглядел на сверкающую под солнцем зелень. Что он там нашел? Что захватило его мысли? Лондон? Австралия? Белые соплеменники? Родной дом?

Мы увидели, как он покивал, словно нашел то, что высматривал. Потом резко развернулся к нам лицом и уставился прямо на мою парту.

— Нам нужны слова, Матильда. Необходимо вспомнить, какие слова бросает Эстелла Пипу.

На меня оборачивались ребята с передних парт. По примеру мистера Уоттса они ждали, что я восстановлю слова. Но меня как заколодило. Хоть ты тресни, не могла я дословно вспомнить, что там Эстелла говорила Пипу, и мои одноклассники, которые поняли причину моего замешательства, один за другим начали отворачиваться. Мистер Уоттс медленно вернулся за стол. Он смахивал на обреченного гонца, принесшего дурные вести.

— Должен вас предупредить, — выговорил он. — Это будет самая непростая часть нашей совместной работы. И в то же время очень важная. Мы должны всеми силами постараться вспомнить, какие именно слова один персонаж говорит другому. — Тут наш учитель, видимо, передумал. — Впрочем, если вы хотя бы изложите суть, это уже будет немало.

Суть. Это потребовало разъяснений. Мистер Уоттс выразился так:

— Допустим, я скажу «дерево». В моем понимании дерево — это прежде всего английский дуб. А для вас — пальма. И то и другое — дерево. И пальма, и дуб с равным успехом могут считаться деревьями, хотя они разные.

Вот, значит, к чему сводилась суть. Если не знаешь точного названия, подбери другое слово. Я увидела, как Гилберт почесал в затылке, но потом все же решился поднять руку.

— А дерево-каноэ тоже считается?

Сразу было видно: мистер Уоттс впервые такое слышит.

— Может быть, у него есть другое название, Гилберт?

— Да нет, просто дерево-каноэ, — сказал Гилберт.

Мистер Уоттс пошел на риск:

— Дерево-каноэ тоже считается.

Гилберт остался доволен.

На самом деле учитель не от хорошей жизни согласился, чтобы мы излагали самую суть. Я-то знала, что нужно ему совсем другое. Ему требовались точные слова. Но чем усердней я напрягала память, тем дальше от меня уплывали жестокие слова Эстеллы, брошенные Пипу. Мне мешал солнечный мир: он сбивал с мысли и глумился над моими стараниями.

Мама запрятала подальше свою вину и разговорилась. Будто желая наверстать упущенное, она завела старую песню: без умолку поносила мистера Уоттса и обзывала его Лупоглазом.

Лупоглаз. Все свое презрение вложила она в эту кличку. Лупоглаз твой будет стоять, как столб, под кокосовой пальмой, не веря, что с нее может упасть кокос, и поверит лишь тогда, когда кокос свалится ему на башку. Такой и луну-рыбу съест, не поперхнется. Ума-то нету. Он хоть знает, как бородавчатка выглядит? Невежество делает его опасным человеком. А ты, Матильда, этому опасному человеку в рот смотришь. Право слово, мир сошел с ума. Твой мистер Уоттс хижину построить сумеет? Сумеет сесть на весла и в потемках подобраться к рифу, когда рыба-попугай косяком идет? Да твой мистер Уоттс вместе с женушкой проедаются за чужой счет. Сам-то он — никто, ничто и звать никак.

Раньше я бы убежала, чтобы только не слышать нападок на мистера Уоттса, но теперь прислушалась. За этими издевками скрывалась Эстелла. Я не отходила от матери ни на шаг, как голодная собачонка, которую поманили объедками. Потащилась за ней из нашего убогого жилища в огород, потом к ручью, и в конце концов она сама меня шуганула. Стала по-всякому унижать. Впилась, мол, как москит. Как клещ в собачью задницу.

— Что это с тобой, дочка? Разве у тебя нет тени, чтобы с ней играть?

До сих пор ее слова отскакивали от меня, как горох. Но последняя фраза меня зацепила. Разве у тебя нет тени, чтобы с ней играть? Я заулыбалась. Хотела ее поблагодарить, но не знала как. Подошла, чтобы обнять, но мама, разгадав мои намерения, отступила назад. И заслонилась руками, как от демона. А я боялась раскрыть рот, чтобы ее слова не вылетели вместе с другими. Я превратилась в птичку, зажавшую в клюве червяка.

И помчалась к дому мистера Уоттса со своим отрывком. Все мысли были только о том, как бы его не обронить. Пробежав мимо школы, я ступила на полузаросшую тропу. Мистеру Уоттсу многие пеняли, что он запустил свой участок. Не только моя мама. Но когда все остальные жилища сгорели дотла, я стала думать, что мистер Уоттс не без умысла сделал так, чтобы сад у него совсем одичал и заглох: получалось, что в конечном счете он оказался умнее всех.

На подходе к учительскому дому я почувствовала себя в чем-то похожей на Пипа, который приближается к Сатис-Хаусу. Я тоже нервничала, у меня тоже сосало под ложечкой. Но Пип хотя бы получил приглашение от мисс Хэвишем. Оставалось уповать на то, что мистер Уоттс не рассердится за мое вторжение. Я надеялась, что его смягчит возложенная на нас ответственность, особенно когда он оценит качество моего отрывка.

Когда впереди показался дом, я невольно остановилась от нахлынувших воспоминаний. Деревянные ступени, коньки крыши, деревянная дверь. Это были прекрасные отголоски внешнего мира.

Взбежав по лестнице на небольшую веранду, я сунула нос в полуприкрытую дверь и увидела просторную комнату. С этой стороны дома ставни были частично подняты, и на деревянные половицы легла широкая, зыбкая дорожка. В углу я разглядела миссис Уоттс. Она лежала на тюфяке. Ее почти полностью загораживал мистер Уоттс. Опустившись на колени, он гладил свою больную жену по голове и прикладывал ей ко лбу смоченную в воде тряпочку.

Мой взгляд жадно выхватил два вентилятора: один крепился к потолку, другой стоял на полу (оба, естественно, не работали). На дальней скамье я заметила большую банку мясных консервов. Я уж забыла, когда в последний раз видела такие консервы — или любые другие. Неважно, как давно это было; важно, что я ни на минуту не смогла бы представить, что настанет день, когда обыденная вещь, вроде этой жестянки, сделается знаком смутной надежды.

Скрывая свое удивление, я шагнула через порог. У меня больше не было сил держать в себе подготовленный отрывок. Створки двери распахнулись, и я выпалила:

— Разве у тебя нет тени, чтобы с ней играть?

Мистер Уоттс медленно повернул голову, и я тотчас же поняла, что совершила оплошность, заявившись к нему в дом. Вопреки моим ожиданиям, он был вовсе не рад меня видеть, да и отрывок мой не произвел того впечатления, на какое я рассчитывала. Он вопросительно смотрел в мою сторону.

— Это суть, — объяснила я. — Так Эстелла говорит Пипу.

Я уже знала за мистером Уоттсом эту привычку: он надолго умолкал, подходил к открытой двери класса, как будто за порогом лежали все ответы, и в зависимости от того, что сумел высмотреть, объявлял наши шальные догадки правильными или неправильными.