Книга Книга Воды - Эдуард Лимонов

Между тем сам я находился на иерархической лестнице жизни чуть выше слуги. В моем подчинении была, правда, одна женщина-слуга — черная Ольга, наша горничная. Повара у нас на 6, Sutton Square не было, семья Питера и он сам постоянно жили в имении в Массачусетсе, в городке Спрингфилд. Так что ланчи, когда мой босс находился в Нью-Йорке, готовил я. Об этих счастливых днях на берегу Хадсон-ривер я написал книгу «История его слуги». Впрочем, не такими уж они были счастливыми, эти дни. Когда Питер долго проживал в Нью-Йорке, я вставал в шесть, ложился в полночь, и к вечеру у меня болели ноги; профессиональная проблема всех слуг — ноги, вся нагрузка на них. Если же приезжала семья Спрегов — четверо детей, властная жена Тьяша, гости, — я падал с ног к полуночи. Речка Хадсон доставляла мне наивысшее удовольствие, когда я жил в доме без хозяев, один. Меня пробуждали по утрам гудки пароходов или птицы. Красивой и нереальной была река в туман. Тогда пароходы ревели чаще, им же надо было предупреждать о том, что они несут свои тучные тела по фарватеру. Птицы по осени садились на заросли плюща особенно часто, ведь созревали ягоды, потому они их склевывали. Я просыпался и высовывался в окно. Смотрел на серо-бурые, всклокоченные, чудовищные воды реки. Иной раз меня будил скрип качелей. Внизу задумчиво покачивалась на доске девичья фигурка в свитере, белая гривка рассыпалась по плечам.

Река впадала в Атлантику. Там где-то она рассеивала свои струи. Среди других струй других рек. И все это называлось Вечность. Здесь, на Великой реке, у впадения в океан, преобладали они — река и океан, чего не чувствовалось бы, живи я всего лишь за квартал от берега, в гуще каменных жилищ Манхэттена. Там был иной мир.

То были смутные, счастливые годы, когда я жил сразу со многими самками. Чаще других ко мне приходила Мерилин Мазюр, красивая Саломея, цветок Иудеи — юная лошадь, девчонка-фотограф, училась она в «School of Visual Arts» на 14-й улице. Я многократно совокуплялся также с Еленой по кличке «Тугрик», высокая эта девица с монгольско-китайским лицом мне очень нравилась, я любил с ней совокупляться, к тому же у нее был веселый и легкий нрав, она выпивала, а это важно, когда есть собутыльник иного пола, чем ты. Еще на велосипеде приезжала высокая Мария, голландка, у которой была самая округлая и нежная жопа в мире. Всех девиц, просыпавшихся тогда со мной в спальне над Хадсон-ривер, попытаться вспомнить, конечно, можно, но будет нелегко, поскольку их множество. Была и маленькая, с личиком юного поросенка толстенькая русская Лена — пианистка, как-то она пыталась вскрыть себе вены в моей чудесной, с небесным светом, льющимся с потолка, ванной. У нее тоже была хорошая, чересчур крупная для нее попа, что возбуждало меня, помню. Тогда стала со мною вдруг сближаться, к моему несказанному удивлению, моя бывшая жена. Я однажды обнаружил вдруг ее под собой, в ситуации, когда осталось только вставить в нее член. Что я и сделал, к моему удовольствию. Это случилось в 1979 году, так что через три года после разрыва я стал любовником своей жены. Она успела к тому времени выйти замуж за итальянского графа. Впоследствии Елена совсем переселилась в дом на Sutton Square и тайно жила у меня. Дело в том, что у нее просто не было денег и ей негде было жить. Загнанную ко мне в особняк в безвыходной ситуации, я стал с удовольствием эксплуатировать ее для своих низменных целей. К тому времени она нахваталась отовсюду похабных манер нью-йоркского полусвета. Она нюхала кокаин, если давали, употребляла любую наркотическую дурь, полагаю, ей совсем не хотелось видеть мир таким, каким он представал ей в его первозданном, пресном виде. Когда мы с ней приближались к оргазму, она судорожно выхватывала из-под подушки или со столика «папперс», разламывала его, вдыхала и давала вдыхать мне. Ей поставлял «папперсы» аптекарь с 57-й улицы. Это обшитая в трикотаж крошечная ампула с чем-то вроде эфира. Его употребляют сердечники в моменты приступов для стимуляции сердечной деятельности. Когда его вдыхаешь, то наслаждение становится бешеным. Так что она не потратила время зря, моя «экс», научилась манерам. С собой она таскала повсюду польскую девку, вот не помню, как звали девку, она была как «папперс». Только зимой с 1979-го на 1980-й Елена наконец улетела к графу, основательно подсадив меня на себя, я привык к ней, как к наркотику. И хотя в этот раз это уже была не любовь — обожание Прекрасной Дамы, но болезненная тяга к развращенной шлюхе, это не меняло сути: я подсел на нее, и в том, что 22 мая 1980 года я приземлился в Париже, была большая доля этой плотской зависимости от нее. Я признаюсь в этом сейчас. Обычно я плоско утверждал, что переехал в Париж вслед за моей эмигрировавшей из Америки во Францию книгой. Судьба книги играла большую роль в переезде. Я только об этом и думал, когда прилетел: «Как соблазнить Жан-Жака Повера издать «Эдичку»? Как сделать это?» Однако, как видите, «экс» и ее новые и старые уменья девки-стервы тянули меня в Париж, как кобель бежит по следу суки, рванул я туда.

Я с сожалением, помню, посмотрел в последний раз на внутренности моей комнаты. У меня там стояли две бок о бок кровати, и сколько же эти кровати слышали, видели и чувствовали! Там жадно вдыхала «папперсы» Елена, судорожно оргазмируя. Там пьяно плакала маленькая жопастая Ленка; блядовитая черноглазая и всегда печальная Наташка Б., жена кинорежиссера, ругалась, энергично двигая задом; там я раздавливал большущие груди польской кинозвезды Эльжбеты Чижевской… Тяжело вздохнув, я тогда прикрыл дверь, и в последний раз мелькнула у меня перед глазами лента Хадсон-ривер.

Внизу ждала в машине «Тугрик», чтобы сопроводить меня в аэропорт. Я летел в Париж.

В тюрьме у меня только один роман. Я встречаюсь с ней по ночам. Ее зовут Суккуб.

Обь

Барнаул — красивый город. Небольшой, и уже не сибирский, хотя расположен он всего лишь в 230 километрах к югу от самого сибирского города Новосибирска. О Барнауле мне всегда хочется сказать: «южный город». У Барнаула (Burned Aul, — сожженное село, так я его себе переводил с придуманного мной каламбура) есть что-то общее с южным городом Краснодаром. Улицы Красная и Ленина похожи мелкими, аккуратными, хорошей архитектуры зданиями, окрашенными в цвета абрикоса и в оттенки розового цвета. Барнаул — уютный город для 400 тысяч населения. В первый мой приезд город сразу мне понравился, а то, что меня поводил по его улицам выдающийся краевед, писатель Родионов, еще больше углубило мою приязнь к городу. Она приязнью и остается, хотя именно в Барнаул привезли меня на рассвете 9 апреля в наручниках чекисты в машинах с мигалками. И оттуда вылетел я в самолете, окруженный чекистами с пистолетами, в Москву. Приязнь остается.

Из России идут в Барнаул два прямых поезда. Один, кажется, идет через Петропавловск, тот, что в Казахстане. Упаси вас боже садиться на него. Лучше, если есть немного денег, доберитесь по Транссибу до Новосибирска, а там перекочуйте с ж/д вокзала на автобусный вокзал. На автовокзале договоритесь с мордатым частником, и за двести рэ на человека (только выбирайте новую машину) доедете с ветерком до южного города Барнаула за три часа. На полдороге шофер обычно останавливается отлить и выпить кофе. Выпейте и вы.

На автомобиле вы прибудете в Барнаул через широкую Обь. Если это весна, то льдины громоздятся на льдины. В том месте, где в Обь впадает Катунь, образуются торосы. С моста над Обью можно видеть здание речного вокзала и парапет набережной. Туда, на набережную, в массе отправляются барнаульцы на променад. Пьют пиво и разглядывают Обь, а по ней несет бревна, бывает, пронесет и льдину с отчаянно орущими рыбаками. Противоположный берег Оби невысок, некрасив и частью заболочен, но он далеко, и барнаульцы утешают себя тем, что река у них большая. Гуляют на променаде и члены Национал-большевистской партии.