Книга Грани миров - Галина Тер-Микаэлян

— Кто такие? Вышли из окружения? Ну и молодцы — в самый раз поспели! Немцы никак не ожидали, что мы их тут на дороге к ногтю прижмем! — он выслушал рапорт, от души крепко встряхнул Царенко руку, но увидел быстро расплывавшееся на гимнастерке командира ярко-красное пятно и торопливо проговорил: — Ранен? В медсанбат и без возражений! Сестричка твоя, вон, тебя и других раненых проводит.

В крытом брезентом грузовичке, Злата, съежившись, сидела рядом с хрипевшим летчиком, держала его руку, ожидая, что тоненькая ниточка пульса вот-вот оборвется, обтирала посиневшее лицо спиртом. Царенко прислонился к брезенту и закрыл глаза — раненое плечо горело, отдавая болью при каждом толчке на ухабах.

Медсанбат находился в конце деревни в старой крестьянской избе. Санитары и те, кто мог держаться на ногах, вынесли тяжелораненых, уложили их на чистый деревянный пол в сенях — в горнице уже не было места. Легкораненые терпеливо ждали своей очереди на перевязку к медсестрам. Высокий худой военврач с воспаленными глазами склонился над солдатом, раненным в брюшную полость, и руки его двигались быстро-быстро.

— Есть еще с ранениями в живот? — выпрямившись, крикнул он. — Ранами в живот занимаюсь в первую очередь.

— Товарищ военврач второго ранга, — тихо сказала Злата, — у меня двое раненых, нас командир дивизии к вам прислал.

— Ясно, что ко мне, куда же еще? — доктор, размашисто ступая, направился к Царенко, но лишь мельком взглянул на его рану и коротко велел медсестре: — Этого перевязать и отправить в госпиталь, — он наклонился над летчиком и нахмурился: — Этого на стол — до госпиталя не дотянет. Кто обрабатывал рану, вы? — он строго посмотрел на Злату. — Медицинское образование есть?

— Первый курс мединститута, — испуганно пролепетала та, — должна была сейчас быть на втором.

— Будете ассистировать, у меня людей не хватает.

Ему удалось вытащить пулю и освободить пробитое легкое — лицо летчика медленно порозовело, дыхание стало ровнее.

— Будет жить? — тихо спросила Злата. Доктор вытер пот со лба и пожал плечами:

— Отправлю в госпиталь, там видно будет — если не начнется заражение, то будет, парень крепкий. Как его фамилия?

— Не знаю, когда мы его подобрали, документы были испачканы кровью — фамилию не разобрать.

— Ладно, в госпитале разберутся. Выйдем на крыльцо, я покурю немного, вы не курите?

— Раньше курила, но пока выбирались из окружения, бросила — бойцам махорки не хватало, жаль было у них отбирать свою долю.

На крыльце он ловко свернул самокрутку, жадно затянулся и на миг прикрыл глаза воспаленными веками, а потом выпустил изо рта струю дыма и коротко спросил:

— Не хотите к нам в медсанбат? Людей не хватает.

— Нет, я уже привыкла со своими, но помочь могу. А разве кроме вас тут нет врачей?

— Теперь я один — два часа назад мой коллега повез в госпиталь командира полка Рязанцева, и снаряд угодил прямо в машину. Может, пришлют кого-нибудь в подмогу из Можайска. Хотя вряд ли.

— Можайск наш?

Доктор мельком взглянул на нее, и брови его угрюмо сдвинулись:

— Пока наш, но положение исключительно тяжелое… Ладно, как вас зовут?

— Злата, — она тут же спохватилась: — Извините, товарищ военврач, рядовая медицинской службы санинструктор Волошина.

На губах его мелькнула улыбка, и Злата неожиданно поняла, что он совсем не так стар, как ей почему-то показалось вначале. И даже не то, что не стар, а очень даже молод, просто небрит, и лицо опухло от усталости. Военврач озорно подмигнул и весело сказал:

— Злата — это мне больше нравится. Мирные мы с вами люди, что поделаешь. Петр Муромцев, к вашим услугам. А теперь за работу, санинструктор Волошина.

Затоптав самокрутку, он круто повернулся и направился в избу.

Царенко отказался ехать в госпиталь — не дожидаясь, пока заживет его рана, он принял командование полком, вместо погибшего полковника Рязанцева, и ему присвоено было звание подполковника. В состав их полка входил медико-санитарный батальон, где служил военврач второго ранга Муромцев, и теперь Злата видела его довольно часто.

В начале января сорок второго, когда было завершено контрнаступление под Москвой, на их участке фронта на короткое время наступило относительное затишье. Пару дней царило такое спокойствие, что если закрыть глаза и не видеть оставленных снарядами черных воронок на белом снегу, то можно было на миг вообразить, что война кончилась. В один из таких дней Царенко вызвал к себе Злату и сказал безо всякого вступления:

— Садись, нужно поговорить. Хочу сообщить, что моя семья погибла. Я уже в октябре знал, что от дома ничего не осталось, но еще думал, что жена с детьми могли уйти с беженцами. Сегодня приехал один человек, который в Ельне занимался эвакуацией, и точно сообщил: выехать они не успели, дом тещи разбомбили накануне ночью, и всех их разом… Жена моя прекрасная была женщина, а дочурки… — голос его на миг, казалось, дрогнул, но он тут же взял себя в руки и глухо произнес: — Вечная им память!

Злата не знала, что ответить — с того дня, как погиб Федя Бобрик, при любой попытке Царенко приблизиться к ней ее начинала бить мелкая дрожь. Возможно, ему и самому было тяжело вспоминать о том, что пришлось сделать в маленькой роще, когда они спасали раненого летчика, потому что он не искал больше ее близости и стал открыто жить с рыжей Веркой. Нынче, однако, командир приказал санинструктору Волошиной явиться, и теперь она сидела перед ним, пытаясь понять, почему он решил ей первой сообщить о гибели семьи — в полку об этом еще не знали. Конечно, невыносимо жаль было его погибшую жену и маленьких девочек. И нужно было что-то ему ответить.

— Я… я соболезную и…

— Я не про то, мне жалость не нужна, — он провел ладонью по лбу, словно отгоняя тень с осунувшегося лица, — сейчас не у меня одного горе — по всей стране идет стон. Но жизнь-то продолжается, хотя, конечно, никто не знает, что и кого ждет, и кому сколько осталось. Поэтому я сегодня на тебе женюсь — прямо в полку и зарегистрируем брак. Время, конечно, теперь такое, что не до свадеб, но посидим чуток с ребятами по-военному, а потом я тебя в тыл отправлю — не хочу каждую минуту думать, что и тебя у меня тоже война может отнять. После войны, если уцелеем, то отпразднуем задним числом.

Она побледнела, но заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза.

— Я не поеду в тыл.

— Поедешь! — ребро его ладони стукнуло о стол с такой силой, что дерево затрещало. — Я повоюю и за тебя, и за себя, а если на то пошло, то за обоих и кровь пролью.

— Ты не понял, — тихо ответила девушка, — я не выйду за тебя замуж. Никогда.

Казалось, до Царенко не сразу дошел смысл сказанного.

— Как это не выйдешь? — с недоумением спросил он. — Ты мне всегда нравилась. Конечно, я с тобой, может, не совсем хорошо обошелся в первый раз, потому что ты была девушкой, но это война, а на войне у человека иногда может наступить потемнение. Тогда, конечно, разговору о свадьбе не было, потому что моя жена была жива, но теперь я вдовец и хочу, чтобы все было по-честному, поэтому я на тебе женюсь, я решил.