Книга Муж, жена и сатана - Григорий Ряжский

— Ясно. — Ада задумчиво покачала головой. Ей показалось, что не отпускавшая ее до последней минуты тревога несколько отступила, однако все еще держалась на расстоянии, достаточном для неожиданного броска. Но в любом случае, ни холода, ни горячего, ни особенной трясучки в организме больше не ощущалось.

— Ну и для чего вам все это? Я же прекрасно понимаю, что Николай Васильевич Гоголь вряд ли допустил бы такое поведение, оказавшись на вашем месте. Вы же не Гоголь, послушайте, для чего вы все это затеяли с моей семьей? Для семейных нужд у нас собственный классик имеется, там, в гостиной, — она кивнула на стену, общую с Лёвкиным музеем. — Нет, все же кто вы, серьезно, ну скажите честно? Что вы здесь пытаетесь найти?

Ручка хранила неподвижность. В этот момент до Аделины Юрьевны вдруг дошло, что те вопросы, которые она только что в запальчивости накидала этому духу, не предполагают однозначного ответа. Ответы, обозначаемые ручкой, предусматривающие только лишь «да» и «нет», никуда не годились и для общения, требующего внятности при выяснении отношений, явно не подходили. И тогда она решила уточнить ситуацию.

— Я прошу меня простить, я, наверное, несколько увлеклась и полагаю, что неверно сформулировала свои вопросы. Наверное, неправильно будет общаться с вами через эту ручку. Хотя, я понимаю, что она, вероятно, дорога вам, как память о Толстых. Но я все же предлагаю вернуться к переписке. Вы вроде бы обещали написать? Отлично, жду вашего письма. Знаете, мне и правда нужно немного времени, чтобы прийти в себя, а то, согласитесь, столько событий сразу… Мне просто необходимо все это в голове у себя переварить. А заодно убедиться, что я не схожу с ума. Хорошо?

Ручка однократно дернулась и замерла. И, похоже, надолго. Через пару секунд в коридоре дважды жалобно тявкнул Череп и синхронно его короткому лаю из гостиной раздался хорошо знакомый гортанный крик очнувшегося попугая, которого, несмотря на потраченные Гуглицкими усилия, так и не удалось научить соблюдению правил и приличий:

— Ишь-гоголем-ходит-пидор-р, пидор-р, пидор-р!

Этот внезапный выкрик Гоголя, донесшийся из соседнего пространства, так же резко вернул Аделине Юрьевне четкость в мыслях и словно оторвал ее от паркета, с которого она еще так и не успела подняться. Ада вышла в коридор, подхватила рукой замшевую сумку с лямкой через плечо, без которой никогда не выходила из дому, стянула с крючка собачий поводок, прищелкнула карабин к Черепову ошейнику и бросила в сторону кухни, где все еще кухарничала Прасковья:

— Сама с собакой схожу, Прасковья, скоро буду. — И вышла из квартиры.

12

Они перешли Садовое кольцо и двинулись по Пречистенке, держа направление к бульварам. Череп, по обыкновению ведущий себя на прогулке словно пришибленный, на этот раз тянул вперед настойчиво и энергично, проявляя непривычную резвость. Был ясный и сухой день, воздух вокруг переливался мягкими прозрачными струями, и все это в наилучшем виде соответствовало одному из последних летних дней, которые, уже успев утратить к концу сезона продолжительный свет и жгучую середину, все еще умели оставаться долгими и приятно теплыми, будто специально придуманными для легкомысленных удовольствий и симпатичных необременительных дел. Утро, пожалуй, уже закончилось, однако полноценно разгореться день так и не успел, оставалась еще самая малость для того, чтобы восходящий свет, плавно набирая силу, достиг его нижнего края и зажег собою другой, следующий, который, стремительно заполнив город ярким и прозрачным, продержится немногим дольше, но все же успеет ненадолго перекрасить из серого в голубое, розовое и бордовое даже те сокрытые от него облезшие московские переулки, какие извечно привыкли хорониться в тени, будто оберегая себя от прямых солнечных лучей.

Но к тому моменту, как они ступили на пречистинский асфальт, неведомо откуда взявшиеся плотные тучи заволокли небо, полностью спрятав солнце. Рослые пречистенские дома в одну минуту выцвели, лишились красок, сделались серыми. Аделина вертела головой, будто бы пытаясь найти причину такой внезапной метаморфозы, Череп же, не глядя по сторонам, продолжал усердно тянуть вперед, и она, сама себе удивляясь, повиновалась собаке.

Они миновали Померанцев и, оставив слева Левшинский переулок, продолжили движение дальше, по направлению к храму Христа Спасителя. Путь ей был хорошо знаком, изучен и истоптан до малых деталей — неподалеку располагалась гимназия, где она обучала русской словесности мальчиков своих и девочек, которые любили и ждали ее, умненькие, смешные, настырные, в меру нахальные, но при этом ужасно родные.

Но та же внезапная прихоть московской погоды, которая превратила небо из полуденно-летнего в вечернее, ноябрьское, низкое, преобразила до неузнаваемости и город. Пречистенские дома, вжатые прежде один в другой и разделяемые лишь нечастыми переулками, как будто заметно поредели и сделались ниже. Люди, которыми только недавно была заполнена улица, начали уменьшаться числом, оставшиеся прохожие почему-то робко отводили глаза, опускали голову и старались прошмыгнуть мимо, чтобы поскорее исчезнуть в каком-нибудь темном дворе.

«Собака! — догадалась Аделина. — Все дело в шумере. Лысина его, видите ли, никому покоя не дает, наполовину оголенный череп. Что ж, вольному воля…» — Слова эти, сказанные самой себе, к тому же довольно невпопад, особого облегчения не принесли и не избавили Аделину Юрьевну от возрастающего с каждой минутой удивления. Хотя, если трезво смотреть на вещи, столь раннее потемнение вполне объяснимо, бывают же подобные отклонения в делах природных, случаются время от времени, разве не так? Вот и сегодня утром, если вспомнить Гоголя этого с дверной ручкой и мейлом, — куда ж странней история. Лёвка бы, наверное, не стал экспериментировать, стер бы письмо это залетное, и концы в воду. Сеть, она все поглотит бесследно, как и не было ничего такого в помине, одним нажатием пальца. А про Гоголя сказал бы, что типичный фуфел. Образцовый фальшак. Провокация и шантаж. Кидняк и развод на бабки с использованием нажима на больное место адресата — неподражаемый эпистолярный стиль середины девятнадцатого века. И устроен этот цирк ради того, чтобы потом резко сблизиться с ней на почве общей любви к Гоголю, например, какому-нибудь или к кому-то там еще из девятнашки и начать пасти квартиру на предмет Лёвкиного оружейного музея. Как-то так. Только все равно, исходя из сегодняшнего рынка, самая ходовая эпистола в подлиннике никогда не перебьет ценой среднюю стоимость любого нормального предмета старинного быта. Так он, Лёва Гуглицкий, чувствует. А в оценках своих не ошибается он практически никогда…

Неожиданно Череп потянул Аду вправо, это был Зачатьевский переулок. Там они были уже совсем одни. И только теперь, по тому, как кожа ее сделалась гусиной, покрывшись частыми мелкими цыпками, Аделина Юрьевна с удивленьем обнаружила, что на улице сделалось холодно, по летним меркам — почти морозно. С правой стороны остался Зачатьевский монастырь, спереди, объятая каменными берегами, покоилась река Москва.

Они шли к ней и шли, но только никак не могли ее достигнуть. Нежданно-негаданно повалил густой снег, и княгиня на мгновенье встала, пересилив рукой своею движенье песьего хода. Волосы ее совершенно растрепались, платье, легкое, предуготовленное по летнюю пору, скрупулезно отобранное для ней нынче утром из домашнего шкапа покорной Прасковьей, также было в совершеннейшем беспорядке. Кромки низа намокли и прилепились к голым ногам ее. Туфельки на шнурках и резиновом ходу, отвердевшие от мороза, проскальзывали подошвами по мерзлой земле, не позволяя идти дальше туда, куда тянул ее преданный шумер. И все тело ее тряслось и сжималось от сильнейшей стужи, все более и более остывая и требуя отогреву и передышки. Ища укрытия хотя бы части своего тела, княгиня еще крепче прижала к боку замшевую сумку, тоже немало прихваченную морозной стужей и оттого изрядно закаменевшую.