Книга Последний взгляд - Джеймс Олдридж

— Et voliа, — сказал Хемингуэй.

— Что — Et voliа? — спросил Скотт.

— Вот вам и Ла Тург

— Да тут же ничего нет!

— И никогда ничего не было. Ла Тург — голый вымысел, чистейшая литература. Однажды летом семьдесят первого года Гюго, сидя на этих валунах, выстроил крепость, и башню, и арсенал, и библиотеку, создал их по кирпичику в своем убогом воображении. Вот тебе, милый старина Скотт, и сухой репортерский путеводитель.

— Почем ты знаешь, что это именно тут?

— Да по дневникам Гюго. И тысячи есть других указаний. Это здесь, и нигде больше! — Хемингуэй пнул ногой груду листьев. — А там, на том берегу, он и сидел.

— Вот так черт! — сказал Скотт. Но он нисколько не огорчился. Он стоял в этом своем пальто из верблюжьей шерсти и даже восхищенно смотрел на валуны. — Вот так черт!

Хемингуэй повернулся ко мне и сказал:

— Не забывай, детка. Никогда ничего не принимай буквально, пока не проверишь, буквально это или нет. И никогда не слушай поэтов вроде Скотта Фицджеральда, которые думают, будто только у них есть фантазия и воображение.

— Да, в общем-то, разве важно, вымысел это или факт? — спросила миротворица Бо. — Какая, в общем-то, разница?

— Господи! А ведь Бо права! Абсолютно права! — сказал Скотт. — Пусть Гюго выстроил все у себя в мозгу, а описание-то все равно дотошное и сухое. Ну согласитесь!

Хемингуэй рубанул рукой по воздуху.

— Нельзя дотошно описать то, чего нет! — сказал он.

— Еще как можно! И я правильно говорил…

— Нет, неправильно. И все, что ты говоришь, — неправильно. Ты с самого начала запутался.

Скотт вытащил фляжку из заднего кармана.

— Чего же тогда ты сразу не сказал, что он все сочинил, а поволок нас сюда? — сказал он.

— Потому что тебя всегда и во все надо ткнуть носом. Тебя надо бить фактами, иначе тебе ничего не втемяшишь.

Скотт передал фляжку Хемингуэю, и тот отпил глоток. И тут же сплюнул.

— Джин! — сказал Хемингуэй.

— А ты думал что?

— Кто же льет во фляжку джин? Ну, я понимаю, виски, или бренди, или хоть кальвадос. Только уж не джин.

— Твой мичиганский папочка неверно тебя воспитал, — сказал Скотт. — Но не хочешь — не надо.

И сам как следует приложился к фляжке.

Тут Бо схватила меня под руку и прижалась ко мне, как всегда, когда рвалась предотвратить их ссору. Может, это она хотела, что бы я ввязался в разговор? Но я не стал вмешиваться.

— Знаешь, что тебя ожидает, Скотт?

— Я-то знаю. А вот ты не знаешь…

— Ты кончишь, как все те ребята, которые не дотянули до тридцати, потому что боялись не выдержать испытания жизнью.

— О ком это ты?

Хемингуэй будто не расслышал.

— Ты и пить-то не умеешь, — огрызнулся он.

— Да чем, к черту, мое пьянство отличается от твоего?

— Ты пьешь, как баба.

Скотт как-то истерически хихикнул. Содрал шляпу, скатал мячиком, подбросил и поддал ногой так, что она покатилась в реку.

— В тебе, Эрнест, не меньше бабьего, чем во мне, — сказал он. — Не в каждом ли мужчине сидит женщина? А тебя выводит на чистую воду та одержимость, с какой ты доказываешь свою мужскую одержимость. И зачем же тебе что-то скрывать, раз всякий стоящий писатель все равно выдает свою вторую ипостась? Да иначе ты бы и писать про это не мог. Это у всех у нас как седьмое покрывало. Или, может, восьмое. Ну ладно, пусть я пью, как баба, зато ты ссоришься, как баба. То-то ты и не можешь полюбить женственную женщину. Ты вообще даже не знаешь, что такое женщина.

— Хватит, — сказал Хемингуэй. — Что-то ты понес чересчур сложную ахинею. Дурак я, что вообще это начал.

— Однако ты начал, — взвился Скотт, — так дай уж я докончу. Ты все ищешь алиби, старина. Старый боксер, старый рубака, стрелок, старый охотник и старый гермафродит…

— Ладно, ладно, — прервал Хемингуэй. — Доказал, дальше только испортишь.

Хемингуэй был, видно, сам не рад. Он повернулся к нам и спросил:

— Вы голодные?

Мы стояли поодаль, объединенные и отстраненные от них тем, что они творили друг с другом.

— Я умираю с голоду, — быстро сказала Бо. — И Кит.

— Тогда поедем отсюда. — И Хемингуэй пошел вперед, сквозь лес.

Тут Бо бросила меня и взяла под руку Скотта. Хемингуэй слегка ошеломил его. Скотт был огорошен, сбит с толку, растерян. Он смотрел, как его шляпа расправилась в воде и теперь отчаянно билась в водовороте между двумя камнями.

— Бедная моя шляпа! — сказал он. — Она заслуживает лучшей участи.

Он вырвался от Бо, подобрал пальто и вошел в воду по колено.

— А тебе, Кит, урок, — сказал он мне, выходя из воды со спасенной шляпой, — ничего не губи за то только, что кто-то хотел убить тебя. Это уж штучки старины Эрни.

— Ну, зачем вы так? — сказала Бо и взяла у него шляпу. Не хуже любой шляпницы она ловко расправила «федору», стряхнула с нее воду и передала шляпу Скотту. Но он ее отверг.

— До чего же вы иногда бываете глупый! — сказала Бо. — И поглядите на ваши брюки.

Скотт засмеялся и вздернул голову.

— Ничего, старушка, — сказал он, передразнивая ее английское произношение. — Я обещаю, что не буду на нем ничего срывать. И он зашагал к «фиату», громко хлюпая двуцветными ботинками. — Я никогда ни на кого не держу зла, — сказал он. — Почти никогда.

Хемингуэй уже сидел, как аршин проглотил, в «фиате» с включенным мотором. Мы сели, он проверил мотор, и мы выпрыгнули на верхушку грязной горки, как краб из норы. На сей раз глупая ссора зашла дальше, чем обычно. Все молчали. Мы протрусили по немощеной дороге до северной опушки Фужерского леса.

— Вот бы тут и устроить пикник, — сказала Бо, показывая на круглую полянку среди берез.

Лучи проходили сквозь листву, место было ровное, спокойное, осеннее, сухое, и Скотт закричал, что это отличная мысль.

— Я большой специалист по пикникам. Так мы и сделаем, Бо.

— Только есть у нас нечего, — сказала Бо.

— Предоставьте все мне, — заторопился Скотт. Он попросил Хемингуэя остановить машину.

— Всем нам в городе делать нечего, — сказал он, — так что вы застолбите это место, а мы с Эрнестом поедем купим хлеба и вина и всякого такого, чтоб покормить муравьев.

Хемингуэй не остановил, но потом Скотт Христом-богом упросил его повернуть и возвратиться на то место. Дальше командовал Скотт.