Книга Дегустатор - Уго Ди Фонте

Глава 16

Вторая зима, проведенная нами во дворце, выдалась очень холодной. Мела метель, на дворе и на городских улицах высились сугробы. Дети лепили из снега птиц и львов. Томмазо как-то слепил волка, сидящего на задних лапах. Вместо глаз он вставил ему окрашенные шафраном миндальные орехи, а вместо языка — кусочек кожи. Томмазо хотел, чтобы Миранда посмотрела на его творение, но она отказалась, сославшись на то, что ей надо читать Библию.

— Она станет монашкой, — проворчал Томмазо, заканчивая волчьи лапы. — Она говорит, у нее нет времени на всякие глупости.

— К ужину она передумает.

Томмазо покачал головой и принялся грызть ногти.

— Миранда отдает свою еду бедным.

— Откуда ты знаешь? Ты за ней следил?

Он кивнул и рассказал мне, что видел, как Миранда стояла под дождем на коленях на площади дель Ведура и чуть не попала под копыта всадника. Благо он, Томмазо, вовремя ее оттащил.

— Она поблагодарила тебя?

Томмазо снова покачал головой.

— Она сказала, что я не имею права мешать свершиться воле Божьей.

Миранда молилась в соборе перед статуей Пресвятой Девы Марии. Дождавшись, когда она сделала паузу, я спросил, зачем она так себя истязает.

— Я готовлюсь к privilegium paupertatis[39], — сказала она с такой болью в голосе, словно только что сама слезла с креста.

— Тебе не нужна такая привилегия, Миранда! Ты и так бедна. И я беден. Это все из-за приданого, да?

Она отвернулась и продолжила молитву.

— Ты думаешь, что никогда не выйдешь замуж, и поэтому решила посвятить свою жизнь церкви?

Она ничего не ответила.

— Монашки, которыми ты восхищаешься, Миранда, тоже не обязаны быть бедными. Они днями напролет трудятся над вещами, которые отдают бесплатно, а потом просят милостыню, чтобы прокормиться. Если бы церковь хоть немного платила своим служанкам за труды, им не пришлось бы выпрашивать подаяние у таких бедняков, как я!

— Когда они просят милостыню, монашки учатся смирению, — возразила Миранда.

— Это голод учит нас смирению, — ответил я. — Basta!

Но она не прекратила. Она по-прежнему отдавала свою еду и бухалась на колени, чтобы помолиться, в любое время, когда ей хотелось. Старая подслеповатая прачка сказала, что моя дочь святая. Сердился я на нее или был с ней нежен — Миранда в любом случае оставалась глухой к моим словам.

— Ты отдашь концы! Кому это нужно? — взмолился я, обнаружив ее дрожащей в снегу.

Губы у нее посинели, зубы стучали. Она начала читать «Богородице Дево, радуйся!», чтобы не слушать меня.

Две ночи спустя я проснулся и увидел, что ее кровать пуста.

— Она сказала, что Господь велел ей уйти в монастырь Сан-Верекондо, — сказал мне стражник, стоявший у ворот.

Все стражники — круглые идиоты, ей-богу! В какой бы город вы ни приехали, если там есть ворота, а возле них — охранник, он наверняка придурок.

— Это безумие! Как ты мог пропустить ее в такую погоду?

— Она была похожа на святую, — ответил он.

Небо затянули серые тучи. Мягкие жирные снежинки медленно падали на землю, словно гусиные перья из подушек Господа. Я помчался во всю прыть, крича на бегу: «Миранда! Миранда!» В ответ раздался волчий вой. Я молил Бога, чтобы она не столкнулась с волками, чтобы я догнал ее скорее, а если нет — то пусть она успеет укрыться за стенами монастыря! Сугробы становились все выше. Кусты, деревья, трава — все утопало в снегу. Туфли и лосины у меня промокли насквозь, лицо и руки задубели от холода. Я снова позвал Миранду, но ночь поглотила мой крик. Я не видел холмов, а потому не знал, в ту ли сторону иду. Окончательно выдохнувшись, я рухнул на колени — и вдруг подумал, что именно в такой позе видел в последний раз Миранду. Неужели Бог наказал меня за то, что я пытался помешать Миранде исполнить его волю? Я упал лицом в снег и зарыдал, моля о прощении и обещая, что если я найду Миранду, то сам отведу ее в монастырь.

Стоило мне произнести эти слова, как между ветвями деревьев воссиял свет. Дева Мария протянула мне руку и сказала нежным голосом:

— Поспи. Отдохни. А потом я отведу тебя к дочери.

Но другой голос возразил:

— Это не Дева Мария, а Смерть.

Я поднялся и поплелся вперед, проваливаясь в снег по пояс и умоляя Господа спасти меня. И уже на последнем издыхании наткнулся на тело Миранды.

Один Бог знает, как я вернулся в Корсоли, ибо Он сам вел меня. Я постучал в дверь Пьеро. Несмотря на то что было уже за полночь, Пьеро разбудил свою жену и детей и приказал им согреть воды, а сам тем временем завернул Миранду в одеяла. Он сделал ей теплые ванночки для рук и ног, дал лекарств. Мне пришлось вернуться во дворец, чтобы попробовать завтрак Федерико, и я оставил дочь под присмотром Пьеро, который ворковал над ней, как над собственным дитем.

Все свободное время я не отходил от постели Миранды, ибо Пьеро сказал, что ее жизнь в опасности. Томмазо принес бульон и печенье (недуг Миранды подвигнул его стать поваром), а я молился и вытирал ей пот со лба.

Я никогда раньше не бывал в домах у евреев и удивился тому, что у них было все совершенно обычно, как у других людей. Поскольку Федерико вечно жаловался на свои недомогания, я спросил у Пьеро, отчего он не живет во дворце.

— Герцог Федерико не разрешает, потому что мы евреи. А кроме того, здесь, — улыбнулся он, — я ближе к жителям Корсоли.

Тут Миранда, личико которой из голубого стало белым, зашлась в таком приступе кашля, что у нее затряслось все тело. Она горела в жару и вскрикивала во сне. Пьеро сказал, что, несмотря на пугающий вид, это хороший признак.

В конце концов, благодаря милости Божьей и заботам Пьеро — за которые я буду век ему благодарен, — Миранда поправилась настолько, что ее можно было перевезти во дворец. Она лежала в кровати и никого не хотела видеть — ни Томмазо, приносившего ей лакомства, ни подружек, справлявшихся о ее здоровье. Миранда не говорила почему, но я знал: это все из-за отмороженных мизинца и безымянного пальчика на правой руке, а также двух пальцев на правой ноге. Они скукожились, и было ясно, что к жизни их уже не вернешь. Миранда заявила сквозь слезы, что не сможет больше ходить. Я рассказал ей об одноногих солдатах и моей тетушке, которая ходила всю жизнь, хотя и родилась без стопы. И добавил, что ей надо благодарить Бога и Пьеро за то, что она вообще осталась в живых. Это не слишком ее утешило. Больше того — она буркнула, что лучше бы я оставил ее умирать.

— Я подвела монашек из Санта-Клер! И Господа нашего! Я не сказал ей о своем обещании отвезти ее в монастырь.

Теперь, когда я вновь обрел свою дочь, у меня не было сил с ней расстаться.