Книга Каспар, Мельхиор и Бальтазар - Мишель Турнье

Но на этом, увы, я не покончил с родом асмонеев. От брака с Мариамной у меня осталось двое сыновей — Александр и Аристовул. После смерти их матери я отправил юношей учиться к императорскому двору, чтобы оградить их от миазмов Иерусалима. Одному было семнадцать, другому восемнадцать лет, когда до меня дошли тревожные известия о том, как они ведут себя в Риме. Меня предупредили, что они грозятся отомстить за невинно погибшую мать, в чьей смерти они винили меня одного, и с этой целью настраивают против меня Августа. Таким образом, спустя много лет несчастье продолжало меня преследовать. Мне было уже под шестьдесят, за плечами у меня была долгая череда испытаний, правда, и блестящих политических побед, но их я каждый раз оплачивал жестокими ударами судьбы. Я уже всерьез подумывал о том, чтобы отречься от престола и удалиться в родную Идумею. Но мысль об ответственности перед государством снова одерживала верх. Я поехал в Рим за сыновьями. Я привез их в Иерусалим, поселил у себя под боком и поспешил их женить. Александру сосватал Глафиру, дочь Архелая, царя Каппадокии. Аристовулу — Веренику, дочь моей сестры Саломеи. Но члены моей семьи словно обезумели, интригуя друг против друга. Глафира и Вереника объявили друг другу войну. Первая старалась повлиять на своего отца Архелая, чтобы он выступил против меня в Риме. Вереника стакнулась со своей матерью Саломеей, которая всячески старалась очернить в моих глазах Александра. Аристовул же, верный памяти матери, поддерживал брата. А тут еще я вздумал призвать в Иерусалим свою первую жену Дориду и ее сына Антипатра, которые жили в изгнании со времени моего брака с Мариамной, — их приезд довершил смуту. Они тотчас ринулись в самую гущу схватки и не успокоились до тех пор, пока Дорида не заняла своего прежнего места в моей постели.

На душе у меня было так гнусно, что я уже не знал, на что решиться. Мне так хотелось хотя бы на этот раз избежать потоков крови, которые до сих пор всегда разрешали мои семейные неурядицы. В растерянности я решил прибегнуть к высшей власти, которую мог бы просить помочь мне распутать клубок моих семейных раздоров, а главное, разрешить мою распрю с сыновьями. Поскольку кашу, судя по всему, заварили в Риме, почему бы не обратиться к Августу, слава которого все растет?

Я зафрахтовал галеру и вместе с Александром и Аристовулом отплыл в Рим. В Риме мы встретили учившегося там Антипатра. Зато императора в городе не оказалось, и на расспросы о том, где он пребывает, нам отвечали довольно уклончиво. Вместе с тремя сыновьями я пустился на поиски Августа, наугад посещая остров за островом, порт за портом. Наконец мы добрались до Аквилеи на севере Адриатического моря. Не стану лгать, уверяя, что Август обрадовался, когда его отдых в этом волшебном уголке потревожила самовольно высадившаяся здесь семья, о которой до него и так доходило слишком много толков. Целый день мы яростно и бестолково выясняли наши домашние отношения. Неоднократно все четверо принимались говорить разом с такой злобой, что казалось, еще минута, и мы вступим в рукопашную. Август великолепно умел прикрывать равнодушие и скуку скульптурной позой, которую можно было приписать вниманию. Однако неслыханное семейное представление, где он против воли присутствовал, в конце концов его удивило и даже заинтересовало, как могла бы заинтересовать битва змей или драка мокриц. По прошествии нескольких часов, когда мы все уже охрипли, он нарушил молчание, приказав нам прикусить языки, и объявил, что, тщательно взвесив все наши доводы, вынес решение.

— Я, император Август, приказываю вам примириться и отныне жить в добром согласии, — изрек он.

Таков был императорский приговор, которым нам надлежало удовлетвориться. Не густо, если вспомнить, какое путешествие мы предприняли! Но с другой стороны, в самом деле, чего ради мне вздумалось обращаться к третейскому судье, чтобы разрешить наши семейные свары! И все-таки я не мог решиться уехать с таким скудным результатом. Я сделал вид, что хочу задержаться в Аквилее. Измученный Август тщетно пытался нас спровадить. Я внимательно наблюдал, как мало-помалу истощается его терпение. Улучив подходящую минуту, я вдруг внезапно переменил тему разговора и намекнул на медные рудники, которыми он владел на Кипре. Разве в свое время он не собирался доверить мне их разработку? Это была чистейшая выдумка с моей стороны, но Август ухватился за представившуюся возможность избавиться от нас. Хорошо, он согласен, я могу приступить к разработке этих рудников, но аудиенция окончена. Мы удалились. Но я хотя бы уезжал не с пустыми руками.

Властитель должен уметь извлекать пользу из всего. Из былинки, дарованной мне Августом, я разжег в Иерусалиме огромный фейерверк. Перед ликующей толпой я объявил, что отныне вопрос о престолонаследии улажен. Царство разделят трое моих сыновей, которых я представил народу. Первенство в этом своеобразном триумвирате будет принадлежать старшему — Антипатру. Я прибавил, что со своей стороны чувствую в себе довольно силы, чтобы с Божьей помощью еще долго держать в руках подлинную власть, но при этом предоставлю сыновьям право на царские почести и на личный двор.

Да, силы у меня, может быть, и были… но жажда власти?… Никогда еще желание все бросить не было во мне столь велико. И вот, накинув на семейный муравейник пурпурное покрывало, я отправился в мою любимую Грецию, чтобы укрепить свой дух и очиститься в ее лучах. Олимпийские игры, пришедшие в полный упадок, казалось, вот-вот окончательно сгинут. Я реорганизовал их, выделив средства и основав стипендии для поддержания их в будущем. И на ближайший год взял на себя роль председателя жюри. Меня опьяняло зрелище молодости, блистающей на солнце. Счастлив тот, кому шестнадцать лет, у кого плоский живот, длинные ноги, а всех забот — метнуть диск или пробежать дистанцию… У меня сомнений нет, если рай существует — он находится в Греции и у него овальная форма олимпийского стадиона.

Но кончился этот лучезарный миг, и царское ремесло со всем его величием и грязью вновь наложило на меня лапу. В эту-то пору и состоялось незабываемое по своей пышности торжество освящения Храма. Потом, приказав завершить работы, начатые в Кесарии, я присутствовал на открытии нового порта. Вначале там был только причал, маленький, хотя и очень важный, ведь он находился как раз на полпути между Дорой и Иоппией. Каждому шедшему вдоль финикийского берега кораблю, когда свирепствовал юго-западный ветер, приходилось бросать якорь в открытом море. А я соорудил здесь искусственный порт — из глубины в двадцать саженей поднялись каменные глыбы пятидесяти футов в длину при девяти в высоту и десяти в ширину. Когда эта громада достигла поверхности воды, я возвел на ее основе волнолом в двести футов шириной, перерезанный башнями, самая красивая из которых названа была Друз в честь приемного сына императора. Вход в порт был обращен к северу, потому что здесь борей — признак хорошей погоды. По обе стороны от входа, словно боги-покровители, возвышались колоссы, а на холме над городом, в храме, посвященном императору, стояла его статуя, вдохновленная образом Зевса-Олимпийца. Как хороша была моя Кесария, вся из белого камня, с ее лестницами, площадями и фонтанами! Я уже завершал строительство портовых складов, когда из Иерусалима до меня донеслись сначала вопли Александра и Аристовула, возмущенных тем, что моя последняя любовница наряжалась в платья их матери Мариамны, а потом ругань моей сестрицы Саломеи, которая вздорила с Глафирой, женой Александра. Саломея особенно беспокоила меня еще и потому, что вступила в сговор с нашим братом Ферором, человеком больным и переметчивым, — я отдал ему далекую Трансиорданию, но он не упускал случая воспротивиться моей воле, объявив, например, что желает жениться на рабыне, выбранной им самим, а не на царевне, которую предназначил ему я.