Книга Гардемарины. Канцлер - Нина Соротокина

Однако Понятовский был другого мнения, он был в восторге от Сашиной родни и его непринужденного поведения.

Позвали к столу. Белов так и не понял, случайно ли его место оказалось рядом с Понятовским или Бестужев успел об этом позаботиться.

Чуть ли не с самых первых тостов Белов очутился в центре внимания. Да будет благословенная Виктория! За несокрушимость русского воинства! Виват Их Величеству! Виват Их Высочествам! Смельчакам и победителям славным — виват, виват, виват! С Беловым чокались, его поздравляли, какие-то девицы осыпали его мелкими и чрезвычайно колючими розами, а гости с дальнего стола, где сидела молодежь, кавалеры да фрейлины, все пытались после первого тоста вытащить его из-за стола, чтобы подбросить в воздух: качать, господа, качать! Белов не дался, но когда над аллеями парка взвился фейерверк, роскошный, надо сказать, Бестужев не поскупился, а Прошка не подкачал, шалая молодежь повторила попытку с подбрасыванием, и на этот раз это им удалось. Сноп разноцветных огней и шутих взвился в небо, и Александр летел вверх, словно пытаясь догнать это красочное великолепие. Чей-то пьяный, восторженный, до чрезвычайности глупый голос выкрикивал призывно по-латыни, де, пусть станет негостеприимным гостеприимное. Таковая надпись украшала медаль, выбитую в 1696 году в честь взятия Петром Азова, и под гостеприимством понималось Черное море, но это не смущало патриота, который ненавидел пруссаков и славил русскую армию. Белова злил этот глупый голос, и, стараясь перекричать весь этот гвалт и ракетную пальбу, он кричал:

— Но мы же отступаем! Господа, мы проиграли Гросс-Егерсдорф, мы отступаем!

Выпитое есть выпитое, иначе Белов, конечно, сразу бы вспомнил, как он вдруг очутился сидящим на лавке, с которой ему непременно надо было встать, потому что перед ним стоял Бестужев.

— Ты что орешь на весь парк, — «отступаем»? Не отступаем, а переходим на зимние квартиры.

Александр кивнул, ох тяжела голова была, так и гудела! Бестужев тоже порядком выпил, но себя держал, только шепелявил больше обычного.

— Все это зело неразумно, — продолжал Бестужев, важно вышагивая вдоль садовой лавки той же походкой, какой мерил кабинет в минуту задумчивости. — Другой указ будет подписан, а именно: выйти к Тильзиту, защитить Мемель и вперед на Кенигсберг! В противном случае, что нам скажут союзники? У нас открыта дорога к столице Пруссии, а мы пошли по другой дороге.

Сколько бы Белов ни пил, в случае необходимости он умел трезветь и теперь уловил в словах канцлера что-то актерское, надуманное. «Перед кем спектакль? — Александр оглянулся, но в аллее было пусто. — Перед собой, — догадался он. — Это канцлер с собой не в ладу, перед собой и проигрывает наступление. Но поздно уже думать об этом… поздно».

— Мне везти этот указ? — он встал, щелкнул каблуками, на это у него в любом хмелю доставало сил.

— Нет, не ты. Я тебе дома дела найду. Первый вопрос, который ему задал на следующий день Бестужев, был:

— Ну как, подружился с Понятовским? Вот и славно… Завтра же к нему и поезжай. А теперь расскажи, как вы пруссаков под Гросс-Егерсдорфом побили. И, пожалуйста, со всем подробностями.

Служебная дверь

Екатерине казалось, что на бестужевском балу за ней следят тысячи глаз, поэтому все, что она себе позволила, это два танца с Понятовским. Большую часть вечера она просидела в беседке своим кружком, мило беседуя с друзьями. Понятовский сидел рядом, глядя ей в лицо, потом вдруг исчезал, ссылаясь на дела. Какие дела могут быть на балу? Она видела издали сердечного друга говорящим с каким-то гвардейским офицером. Может, этот офицер и есть «дела»? Очарование беседы с друзьями было нарушено появлением Александра Ивановича Шувалова, явился вдруг в беседку, встал в проеме, буравя всех глазами, щека его со шрамом нервно пульсировала.

Бал совершенно измотал силы Екатерины. Она явилась в Летний дворец под утро. «Наверное, это мой последний бал в этом сезоне, — думала она, — дальше мне не удастся скрывать беременность. Да и не до веселья теперь». Разговор с Бестужевым все перевернул. Его новость ужасна. Весь вечер она говорила себе: об этом пока не думать… для этих мыслей надо иметь ясную голову…

В кроне клена, стоявшего у ее окна, пел дрозд. Крона была еще зеленой, но; пыльной, словно уставшая листва говорила о наступлении осени.

Владиславова — камер-юнгфера[12]и близкий человек, неторопливо раздела Екатерину и уложила в постель. Простыни были холодными, низ живота тянуло. Может, ей уже и танцевать нельзя?

Она сделала Владиславовой знак удалиться и закрыла глаза. Вот теперь можно все обдумать. День, по всей видимости, будет жарким, солнце уже печет… Ее задача сделать все так, чтобы в случае смерти Елизаветы она могла спасти государство, семью и детей. Мысленно она причисляла к Павлу и этого, нерожденного, она была уверена, что будет мальчик. А если «эта колода» не умрет? Если она так и будет влачить существование с одышкой, кашлем, сердечными приступами? Да так можно жить сколько угодно, страной правят Шуваловы, им не важно, больна или здорова Елизавета — была бы только жива!.. Но почему, собственно, ей самой нужно думать об этих неприятных вещах? Бестужев точно сказал: «Через неделю, от силы две, я представлю проект». И представит… Вот тогда и будем думать и переживать…

Яркость дня, призывающая мозг работать, была обманчива. Неожиданно для себя Екатерина уснула. После полудня проснулась ненадолго, не поднимаясь с кровати попила кофе, пожевала какие-то сухарики и опять уснула с книгой в руке. Какие шутки иногда выкидывает с нами беременность!

Проснулась она окончательно оттого, что под дверью надсадно мяукал кот. За окном была ночь, низкие звезды казались махровыми, как крохотные маргаритки на огромном лугу. Екатерина улыбнулась своим сладким видениям-отрывкам сна, в котором показывали ее немецкое детство. Кот опять мяукнул тоном отчаяния, звезды плутовски подмигнули, и Екатерина сразу села.

Main Gott[13]! Это же Нарышкин!

Этот шалун Левушка взял за привычку мяукать под ее окнами, но еще никогда он не мяукал под дверью. Екатерина накинула пенье, взялась за ручку. Дверь открылась бесшумно, и она увидела смеющееся лицо своего проказливого друга. Он прижал палец к губам и на цыпочках вошел в спальню.

Нет, положительно, на этого человека нельзя сердиться!

— Я за вами, ваше высочество, — прошептал Левушка ей в ухо. — Мы должны немедленно поехать навестить родственницу — Веру Никитишну.

— Это еще кто? — улыбнулась Екатерина, угадав, что за этим именем скрывается какая-то шутка или каверза.

Застань кто-нибудь здесь Нарышкина и донеси об этом государыне… неприятности могут быть огромны, непредсказуемы, например принудительное знакомство с Тайной канцелярией.