Книга Жена лекаря Сэйсю Ханаоки - Савако Ариеси

И еще, как ни старалась, она не могла выбросить из головы последнюю волю свекрови. Требование об усыновлении Сэйсю родного брата – это прощальный выпад в ее сторону, Каэ в этом нисколько не сомневалась. Оцуги явно намеревалась вытравить невестку и ее кровную линию из родового древа Ханаока. Ну зачем во время последней ссоры она, Каэ, так опрометчиво признала свою неполноценность из-за того, что не смогла произвести на свет мальчика! Она уже не раз об этом пожалела. Между прочим, Сэйсю вполне мог бы назначить своим наследником будущего мужа Кобэн. Кусая губы, Каэ с горечью вспоминала те времена, когда в ней нуждались, и молча взирала на спящую женщину. Разве непонятно, что Оцуги ненавидит ее? Зачем еще она предложила провести этот опыт на себе, если только не с целью поднять неприятный для невестки вопрос и поставить ее в неловкое положение? Или это средство заставить невестку разделить ее судьбу?…

Но у Каэ была Кобэн. «Кто станет заботиться о моей маленькой девочке до самой ее свадьбы, случись со мной несчастье?» – раздумывала она. И вздрогнула, представив себе, что ждет несчастного ребенка.

Бледные щеки Оцуги порозовели, дыхание участилось. Она приоткрыла глаза, увидела, что Каэ смотрит на нее, и снова закрыла их. Похоже, пыталась справиться с болью. Муж велел Каэ сообщать ему о любых изменениях в состоянии матери, поэтому Каэ поспешила найти его.

Лекарь измерил пульс Оцуги и спросил, не больно ли ей.

– Нет, – ответила та, – но все тело огнем горит.

– Так и должно быть. Не волнуйтесь, матушка.

– А я и не волнуюсь. Я вас даже не звала. Это Каэ за вами побежала.

Дом был полон больных, некоторые пришли издалека. Обычно они останавливались в крестьянских домах Хираямы и ее окрестностей, чтобы иметь возможность навещать Сэйсю до тех пор, пока не исцелятся. Лекарь вернулся в смотровую.

Спустя четверть часа Оцуги начала извиваться от боли. Она упорно скидывала с себя руки Каэ, стонала и выгибалась дугой. Подушечка съехала в сторону. Затем, сбросив с себя одеяло, женщина принялась дико расчесывать грудь. Каэ уже поднялась, чтобы снова пойти за Сэйсю, но тут он сам появился в комнате и позвал, придерживая Оцуги за плечи:

– Матушка!

Та услышала сына и открыла налитые кровью глаза.

– Умпэй?

– Больно, матушка?

– Не очень. Просто хочется перевернуться. Боль вполне терпимая.

– Все будет хорошо.

– Умпэй? – повторила Оцуги.

– Что, матушка?

– Умпэй, ты мой сын, так ведь?

– Конечно.

– Ты только мой, Умпэй?

– Только ваш, – со смехом ответил он, словно обращался к малому ребенку. Когда мать успокоилась, он вернулся к пациентам.

Оцуги по-прежнему тяжело дышала, и время от времени у нее случались судороги. Глядя на нее, Каэ не могла думать ни о чем, кроме только что разыгравшейся на ее глазах сцене, – пребывая в затуманенном сознании, Оцуги заявила, что сын принадлежит только ей, а не его жене. Бред свекрови напомнил ей о рождении Кобэн, о невыносимых схватках, потребовавших от нее напряжения всех сил и чуть не лишивших ее жизни. Говорят, что боль первых родов самая ужасная, а потому никогда не забывается. Может, поэтому для Оцуги Сэйсю дороже остальных детей, и она пытается завладеть всей его любовью без остатка, рассуждала Каэ, стараясь успокоиться. В обществе Оцуги она чувствовала себя легко, лишь когда думала о том, через что им обеим пришлось пройти; например, произвести на свет детей Ханаока. После смерти Окацу она постаралась преодолеть возникшую между ними вражду и отнестись к свекрови с сочувствием. Но в то время все усилия пошли прахом, и пропасть, отделявшая ее от свекрови, еще больше увеличилась. Оцуги по-прежнему относилась к ней презрительно.

Свекровь впала в забытье. Каэ прониклась состраданием к ней и отогнала от себя злые и горькие мысли. Она пожалела это несчастное создание, которому так важно было верить, что Сэйсю принадлежит только матери. Может, Оцуги умрет. Или останется безвольным немощным существом, как кошки и собаки, испытавшие на себе действие снадобья доктора Сэйсю. Отдавшись на волю воображения, Каэ временно утратила всю свою ненависть.

Расслабленное тело Оцуги не шевелилось, цвет лица снова стал фарфорово-бледным. Каэ измерила ее пульс. Все в норме. Во сне жажда свекрови отвергнуть невестку тоже утихла.

– Матушка! – прошептала Каэ в ухо Оцуги. Никакой реакции. Вполне возможно, что снадобье подействовало и на слух.

Когда Оцуги металась в бреду, синее кимоно ее распахнулось, обнажив сморщенные бледные груди, настолько худые, что казались двумя чахлыми зверьками. Каэ поправила на ней одежду, аккуратно прикрыла грудь и свела вместе широко раскинутые в стороны ноги свекрови.

К полудню обезболивающее снадобье вошло в полную силу. Каэ дала отчет Сэйсю, который заглянул сообщить ей, что собирается отлучиться из дому. Удивленная подобным поведением мужа, Каэ спросила у него:

– Вы уверены, что с ней все в порядке? Она так металась… Не будет ли каких серьезных последствий?

– Никакой опасности нет, – как ни в чем не бывало ответил он. – Я, конечно, влил в питье немного отвара из цветов дурмана, но также добавил и противоядие. А бореца и красавки[43]там вообще не было. Так что матушка всего лишь приняла крепкий горячительный напиток, настоянный на травах, и теперь спит пьяная.

Разочарование было написано у Каэ на лице, она начала сожалеть о проявленной было симпатии к свекрови, злость и уныние вернулись. Жена лекаря знала, что без ядовитого бореца свекровь быстро оправится. Она вспомнила о собственнических настроениях Оцуги в отношении Сэйсю, и враждебность разгорелась в ее душе с новой силой. Каэ пожалела, что поправила кимоно Оцуги. Если бы она оставила все как есть, эта глупая самодовольная старуха сгорела бы со стыда!

Сэйсю неспешно отобедал в деревенской харчевне и снова вернулся к матери.

– Матушка, матушка! – громко позвал он.

Ответа не последовало. Некоторое время тому назад Каэ аккуратно поправила ленту Оцуги.

– Так… О, она пошевелилась, – пробормотал Сэйсю.

«Интересно, из чего на самом деле состояла смесь? – подумала Каэ. – Настолько ли она проста, как описал муж?»

Сэйсю откинул одеяло и распахнул полы кимоно Оцуги. Каэ смутилась, но взгляда не отвела, умирая от желания узнать, что будет дальше. Пальцы Сэйсю скользнули по внутренней стороне бедра матери и замерли.

– О-ох! – простонала Оцуги, когда он ущипнул ее за нежное место.

– Матушка пока без сознания, как я и ожидал. Но меньше чем через полчаса она, скорее всего, откроет глаза и будет способна передвигаться самостоятельно. Позови меня. – И лекарь снова вернулся к пациентам.