Книга Закон пустыни - Кристиан Жак

– Но вы почему-то не применяете его к самому себе.

– Вести следствие, не влезая в грязь, невозможно, иногда приходится пачкать руки.

– Не забыли ли вы их вымыть?

– Не время читать мне эту тухлую мораль. Вы больше доверяете сомнительному негру, чем верховному стражу.

– Перед Законом все равны: я давал клятву судьи.

– Да кто же вы такой, в конце концов!

– Египетский судья.

Эти слова прозвучали так мощно и торжественно, что Монтумес дрогнул. Ему крупно не повезло. Он натолкнулся на судью прежних времен, на одного из тех людей, что изображены на рельефах золотого века, эпохи строителей великих пирамид: высоко поднятая голова, обостренное чувство справедливости, любовь к истине, равнодушие к хуле и похвале. Проведя столько лет в сферах высшей власти, верховный страж пришел к убеждению, что этот тип людей обречен на угасание вместе с визирем Баги. Увы, он возрождался вместе с Пазаиром, подобно сорняку, который считаешь окончательно выполотым.

– Почему вы меня преследуете?

– Невинной жертвой вас не назовешь.

– Меня ввели в заблуждение.

– Кто?

– Я не знаю.

– Послушайте, Монтумес! Вы, самый информированный человек в Египте, пытаетесь убедить меня в том, что нашелся некто, еще более ловкий и могущественный, кому удалось обвести вас вокруг пальца?

– Если вы хотите правды, то вот она. Вы увидите, что она меня не украшает.

– Пока не очень верится.

– И напрасно. Истинная причина гибели ветеранов мне неизвестна; то же самое и в отношении кражи небесного железа. Что касается убийства Беранира, то оно давало возможность убрать вас с моего пути, воспользовавшись анонимным обвинением. Я не колебался ни минуты, потому что ненавижу вас. Мне противны ваш ум, ваше упорство в достижении цели любой ценой, ваша неприемлемость компромиссов. Рано или поздно я должен был стать вашей мишенью. Моим последним шансом был Кем; если бы вы согласились сделать из него козла отпущения, мы заключили бы с вами договор о ненападении.

– Ваш фальшивый свидетель и человек, который ввел вас в заблуждение, это не одно и то же лицо?

Монтумес поскреб свой розовый череп:

– На самом деле существует заговор, ведущую роль в котором играет полководец Ашер, но куда ведут его нити, мне непонятно. У нас с вами общие враги; может, нам стоит выступить единым фронтом?

Молчание Пазаира заронило в душу Монтумеса надежду.

– С вашей принципиальностью вы долго не продержитесь, – настаивал он. – Она дала вам возможность подняться очень высоко по иерархической лестнице, но не дергайте за эту веревочку слишком сильно. Я знаю жизнь. Прислушайтесь к моим советам, и все будет в порядке.

– Я должен подумать.

– Ради бога! Я готов забыть о своем прежнем отношении к вам и считать вас другом.

– Если вы не являетесь центром заговора, – размышлял Пазаир вслух, – то, значит, дело обстоит гораздо серьезнее, чем я предполагал.

Монтумес растерялся. Он рассчитывал, что судья придет к другому выводу.

– Имя вашего фальшивого свидетеля приобретает принципиальное значение.

– Не настаивайте.

– В таком случае вы пострадаете один.

– Неужели вы посмеете меня обвинить…

– …в антигосударственном заговоре.

– Присяжные не согласятся с вами.

– Посмотрим. Вам можно предъявить достаточно претензий, и они должны будут принять это в расчет.

– Если я назову вам имя, вы оставите меня в покое?

– Нет.

– Вы безумец!

– Я не поддаюсь на шантаж.

– Тогда мне нет никакого смысла сообщать вам что бы то ни было.

– Как хотите. До скорой встречи в суде.

Пальцы Монтумеса судорожно сжались на рукоятке кинжала. Первый раз в своей карьере верховный страж попал в безвыходное положение.

– Какое будущее вы мне готовите?

– То, которое вы выбрали себе сами.

– Вы великолепный судья, я – хороший стражник. Ошибка исправлена.

– Имя свидетеля?

Тонуть один Монтумес был не согласен.

– Зубной лекарь Кадаш.

Верховный страж следил за реакцией Пазаира и, поскольку старший судья продолжал молчать, не торопился уйти.

– Кадаш, – повторил он.

Монтумес вышел, с надеждой, что сделанное признание спасет его. Он не заметил присутствия внимательного свидетеля, ни на минуту не отрывавшего от верховного стража своих красных глаз. Павиан, взобравшийся на крышу царского портика, был похож на статую бога Тота. Он сидел, положив лапы на колени ладонями вверх и, казалось, медитировал.

Пазаир понял, что верховный страж сказал правду. Если бы тот солгал, обезьяна бы бросилась на него. Судья позвал Убийцу. После легкого колебания павиан скользнул вниз по колонне, подошел к Пазаиру, и тот протянул ему руку.

Увидев Кема, животное бросилось ему на шею, а нубиец плакал от радости.

* * *

Перелетев через поле, перепела нырнули в колосья. Утомленный долгим путешествием вожак не заметил опасности. Обутые в сандалии из листьев папируса, простертые на земле охотники раскинули частую сеть, в то время как их помощники размахивали тряпками, чтобы вспугнуть птиц. Обезумев от страха, те попадали прямиком в сеть: улов был богатый. Жареные перепела – одно из самых популярных блюд, подававшихся к столу в лучших домах.

Пазаир не оценил этого зрелища. Видеть, как живое существо лишают свободы, даже если речь идет об обыкновенной перепелке, причиняло ему настоящие страдания. Нефрет, чувствительная к переживаниям мужа, потянула его за собой. Они дошагали до озера со спокойными водами и берегами, заросшими смоковницами и тамариском, которое один из фиванских царей приказал вырыть для своей жены. Согласно легенде, богиня Хатхор приходила сюда на закате купаться. Молодая женщина надеялась, что райская красота здешних мест принесет судье умиротворение.

Разве исповедь верховного стража не доказывала, что с первых дней расследования в Мемфисе Пазаир самостоятельно вычислил одну из ключевых фигур заговора? Кадаш не остановился перед тем, чтобы подкупить Монтумеса и спровадить судью в тюрьму.

У судьи закружилась голова. Он подумал, что становится проводником высшей воли, указывающей ему путь и побуждающей пройти по нему во что бы то ни стало.

Виновность Кадаша ставила перед ним вопросы, на которые нельзя было отвечать поспешно, без достаточных доказательств. Странный огонь, временами нестерпимый, жег его изнутри; торопясь узнать истину, не рисковал ли он извратить ее своей торопливостью?