Книга Мельница - Решад Нури Гюнтекин

Экипаж Хамид-бея тронулся. Налан-калфа выплеснула ему вдогонку ведро воды, а потом, шлепая по луже, побежала за экипажем, причитая:

— Аллахом тебя заклинаю, береги себя. Да смотри весточки посылай, не то я тут с ума сойду!..

— Ладно, ладно, успокойся, бог милостив, — отвечал мутасарриф, всем своим видом выражая глубочайшую печаль. — Ничего не поделаешь, служба есть служба.

Чему быть, того не миновать. Будет угодно аллаху, вернемся живыми-здоровыми.

Экипаж проехал последние окраины, вот и река, каменный мост — здесь кончается город.

Сколько раз за четыре года приходил Хамид-бей к этому мосту, садился и, глядя на противоположный берег, на дорогу, которая с трудом карабкалась в гору и терялась в оливковой роще, предавался поэтическим мечтам. Ему казалось, что перед ним граница, что на той стороне находится уже чужое государство, попасть куда без визы невозможно, и что, видно, он так и не сможет побывать на том берегу. И вот этим сереньким утром он наконец получил возможность удовлетворить свое любопытство и побывать «за границей».

Если не благословит аллах, что может свершить раб его по собственной воле? И не успел экипаж отъехать немного от моста и запрыгать по скверной дороге, как голова Хамид-бея, целых три ночи героически сопротивлявшаяся самым сильным снотворным средствам, сама собой стала клониться, а потом и вовсе упала на плечо сидевшего рядом Николаки-бея, главного врача города и непременного спутника мутасаррифа. Бедняга Хамид-бей сладко уснул, как младенец в люльке, и чем дальше отъезжали они от города, чем хуже становилась дорога, тем крепче был сон мутасаррифа.

Если окружная комиссия по оказанию помощи добралась до Сарыпынара за трое суток с двумя ночевками, то Хамид-бей со своим спутником прибыл туда в тот же день, правда, не к третьей молитве, как предполагали, а лишь к вечернему эзану. За все путешествие они сделали всего два десятиминутных привала в больших селах, оказавшихся у них на пути.

В экипаже Хамид-бей испытал не только отчаянную тряску, но и все прелести: палящего солнца, удушливого зноя и капризного ветра. Позже, в обед, на его долю выпало новое испытание: кастрюля с молочным киселем, поставленная в корзину заботливой рукой Налан-калфы, перевернулась, и он вынужден был довольствоваться мясными котлетами из запасов Николаки-бея. Кроме того, во время кратких привалов Хамид-бея усиленно потчевали различными кушаньями, совсем не полезными для его здоровья. Наконец, уже в доме, где мутасарриф был принят как самый почетный гость — можно не сомневаться, что это был дом председателя городской управы Сарыпынара, Решит-бея, — и где он председательствовал за столом, ему пришлось отведать великое множество пагубных для его слабого желудка блюд.

Когда после всех злоключений мутасаррифа привела в специально для него приготовленную комнату, он взмолился:

— Николаки-бей, дорогой мой, я сегодня ночью непременно богу душу отдам… Не оставляй меня! Следи за моим состоянием!..

Но, как ни странно, никакого недомогания Хамид-бей так и не почувствовал и еще долго тому удивлялся.

А еще удивительнее было то, что он вовсе перестал беспокоиться о своей супруге. Он вдруг понял, что уже ничто не может его огорчить. Получи он сейчас весть, что жена, несмотря на приставленных по его приказу двух слуг, нашла способ осуществить свою угрозу и покончила с собой, он и не подумал бы расстроиться.

«О, господи, неужели я не люблю больше Махмуре? — рассуждал он, обнаружив перемену в своих чувствах. — Возможно ли это? Ведь мы тридцать пять лет клали головы на одну подушку. Что же со мной случилось теперь? Мне кажется, что все это время я не столько страшился ее смерти, сколько изнывал от тяжких предчувствий: вот сейчас придут и сообщат мне об ев ужасной кончине…»

XXI. ВОДА КОЛЕСА КРУТИТ…

Когда Халиль Хильми-эфенди узнал от доктора Ариф-бея, что мутасарриф уже в пути, он схватился за голову и провозгласил нараспев:

— Похороны начинаются, прошу пожаловать!..

Если раньше он боялся, что его могут перевести из Сарыпынара в другое место, то теперь с благодарностью принял бы новое назначение.

Чтобы дослужить до пенсии и выйти в отставку, ему надо было тянуть лямку еще шесть лет, четыре месяца и десять с лишним дней. С каким удовольствием отправился бы он на это время в самый далекий, самый захудалый уезд страны! Но было совершенно очевидно: его уже ничто не спасет, и окончит он дни свои в нищете и бесславии…

Когда случались неудачи и приходилось страдать за свои грехи или, того хуже, отдуваться за чужие, Халиль Хильми-эфенди обычно говаривал: «Как ни верти, как ни крути, а бедняге Халилю головы не снести». Вот и в этот день, выслушав неприятное известие, он повторил Ариф-бею свою любимую поговорку и не пожелал слушать его утешений.

— Знаешь что? Не терзайся понапрасну, дорогой мой доктор. Будь здоров, будь счастлив, спасибо тебе за все твои заботы! А мне головы все равно не сносить… Ты только подумай, что творится! Весь мир считает, что Сарыпынара на свете больше нет, а этот городишко стоит себе целехонький, как орешек… Ты читал стамбульские газеты, видал, что они пишут? Меня уже «ретроградом, затыкающим рот прессе», называют. Правда, имя мое еще не прописано, но ясно, что подразумевают именно меня… Хвала аллаху, виселицы нынче из моды вышли… Ведь что получается: весь груз ответственности за события в городе взваливают на мою спину. И кто взваливает-то? Те самые господа, которые сами все и напутали. А тут еще окаянная комиссия нагрянула и вконец дело испортила. Свалились на нашу голову бездельники-дармоеды, целыми днями пировали-веселшшсь, а теперь, видите ли, возмущаются: «Зачем это нас сюда призвали?»

Тут каймакам остановился, передохнул и с чувством прочел двустишье прославленного шейхульислама Яхья- эфенди:[28]

Грохочет мельница, вступив с рекой в единоборство.

Колеса вертятся, вода сильней, чем их упорство…

Верно, что вода колеса крутит. Она их так раскрутит, что мельницу разнесет вдребезги, а голову за это снимут всё тому же Халилю Хильми-эфенди. Теперь понятно, почему мутасарриф послал сюда этого Эшрефа. Узнает от него о всех безобразиях и… Догадываешься, зачем начальник округа сюда жалует? Он это давно задумал. Поди сказал Эшрефу: «Ты, брат, поезжай вперед, подготовь почву, а я — следом за тобой. Выставим этого растяпу в два счета!» Кто знает, может, приказ о моей отставке у него уже в кармане. Так, для виду, проведет расследование, спросит: «А кто заварил эту кашу?» Ему, конечно, скажут: «Халиль Хильми-эфенди». — «А ну вызвать ко мне Халиля Хильми-эфенди!» Э, да ладно, брат! Ты — здоров, ну и я еще цел!.. Не горюй, доктор. Видишь: я носа не вешаю!.. Еще улыбнется нам счастье…

Конечно, Халиль Хильми-эфенди храбрился. И надо отдать ему должное: держался он молодцом. Он догадывался, что его ожидает, но смирился со своей участью, понимая, что от судьбы не уйдешь. У него даже мелькнула было мысль: зачем зря унижаться, не лучше ли уйти самому с гордо поднятой головой… Да, да, плюнуть на все и уйти, наперекор стихиям, уйти из дома, где он так привык гнуть спину, что уж и голова не поднималась… Только что проку в подобном поступке: он чувствовал себя таким усталым и разбитым, что даже не в состоянии был насладиться столь дерзостным замыслом.