Книга Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна Д'Арк» - Виктор Карпенко

Старшим в лесной деревеньке был Гордей Темный. Имя свое он оправдывал сполна – был и горд не в меру, и темен душой, и мыслями своими, и зело злобен на людишек Христорадиевки. Жил народ в деревеньке худо. Земельки пахотной у мужиков было мало, да и та все больше песок да глина. Им бы скотину разводить на лесных пастбищах, зверя промышлять, рыбный промысел завести – ан не велит «сын боярский» дело землепашское бросать, а дело-то убыточное. Так и растет из года в год должок за христорадиевцами. Надоест помещику потакать мужикам лесной деревушки, пошлет он служек дворовых, оберут те деревеньку вчистую, что липку на лыко, да и уберутся восвояси. И останутся в деревеньке только клячи хромые да старые, собаки злые да голодные, стоны да слезы безутешные людские.

В прошлую осень урожай собрали неплохой: семена засыпали, да еще и на прокорм хлебушка осталось. Мужики вздохнули облегченно, мол, не голодно зиму зимовать будем. Но просчитались: зима выдалась лютая, снежная, затяжная, хлеба и не хватило. Совсем отощали к апрелю христорадиевцы.

Алёна подружилась в деревеньке с молодыми бабами: Темкой и Родимной. Приласкивала их детишек, помогала по хозяйству, коль время выпадало, читала им жития святых Петра и Павла. Да и в каждом дворе стала она желанной гостьей. И бывало, что мужики Христорадиевки совет с ней держали.

Подходя в очередной раз к деревеньке, Алёна увидела толпившихся возле избы Гордея Темного крестьян. Лица у христорадиевцев были озабочены.

Подойдя к двум знакомым бабам, она тихо спросила:

– Содеялось что?

Одна из них обернулась к Алёне, ничего не сказала, только губы у нее задрожали, и она всхлипнула.

Алёна увидела в толпе Родимну и протиснулась к ней.

– Чего тут у вас?

Та тихо прошептала:

– Приехал, вишь, приказной княжеский Овдей Никитич Солоницын с двумя дворовыми должок взымать. А чем платить-то? Вот Темный и удумал семенное зерно свезти да у кого какая скотинка осталась отдать. А жить-то как? Сеять чем? С голоду подохнем все, – и, отвернувшись, снова замерла, устремив взгляд на дверь избы старшого.

– Неужто все выгребут? – не могла поверить Алёна.

– Решают, – кивнула Родимна на дверь. – Послали выборных, может, умолят Овдея Никитича подождать с должком до осени. Не лихоимец, чай, живой человек.

В это время дверь распахнулась и из избы вышли выборные: Семен Заплечный и Фрол Крутой. Христорадиевцы ринулись к ним.

– Ну что?

– Повременят до осени али как?

Фрол Крутой, не поднимая глаз, прохрипел:

– Плохо дело, мужики, свезти зерно повелели. – Стон прокатился над толпой, бабы заголосили.

– Не отдадим! – закричал высокий и худой, как жердь, мужик, потрясая кулаками.

Из избы вышли Овдей Солоницын, Гордей Темный да два приехавших с Овдеем мужика.

– Чего раскричались? – сошел с крыльца к сгрудившимся христорадиевцам Гордей. – Ревом делу не поможешь. Чтоб до полудня зерно собрано было.

– Не губи, родимый, – подступилась к старшому одна из баб, – пожалей детишек.

Оттолкнув ее, Гордей Темный шагнул дальше, но из толпы вышел старец Мартьян. Трясущимися губами он стал умолять:

– Помилосердствуй, Гордеюшка. Не сегодня-завтра сеять надобно, а зерна-то у нас токмо на посев и осталось, – и, обращаясь к Овдею Солоницыну, добавил: – Ты уж прости нас, не со злого умысла мы, не будет тебе хлебушка, нету у нас его. Оголодал народ.

– Оголодал? – взревел Гордей. – Ослушничать! – и размахнувшись, он ударил старца Мартьяна. Тот, охнув, повалился ему под ноги.

Алёна бросилась к старцу, но уже ничем не могла ему помочь – старец лежал бездыханно. Она медленно выпрямилась и, решительно шагнув к Гордею Темному, бросила ему в лицо:

– Убивец, невинного загубил!

Старшой от слов этаких отшатнулся, но тут же замахнулся на Алёну кулаком.

– Не займай, баба! Уходи, откель пришла, не твово ума дело сие.

– Убивец! – уже тверже повторила Алёна и, повернувшись к христорадиевцам, крикнула: – Да сколь сносить вы будете этого лиходея, безответные? Гляньте на себя – кожа да кости, а он – краснючий, морду отъел, что боров. Не сеет, не жнет, а лучше вас живет.

– Умолкни, баба! – рванул Алёну за плечо Гордей. – Не доводи до греха.

Алёна отшвырнула тяжелую руку Темного и, шагнув к раскинувшемуся Мартьяну, снова склонилась над его остывающим телом. Смежив ему веки и перекрестив, Алёна сняла свой платок и закрыла покойнику лицо.

– Прими его душу, Боже, не оставь раба твоего без милости.

Овдей Никитич, подойдя к Гордею и взяв его за локоть, тихо спросил, кивнув на Алёну:

– Чья баба?

– Не здешняя, из скита староверческого пожаловала, – ответил, скривив брезгливо рот, Гордей. – Из беглых, должно.

Солоницын, кивнув приехавшим с ним мужикам, приказал:

– В избу ее, поспрашаем, откель взялась такая прыткая.

Мужики подхватили Алёну под руки и уволокли.

Глухой ропот пронесся над толпой. Семен Заплечный, оттолкнув Гордея, рванулся на выручку Алёны в избу. Оттуда раздались крики, грохот падающих лавок, глухие удары.

– Семена убивают! – раздался истошный крик над толпой, и мужики, подмяв под себя Гордея и Овдея Солоницына, бросились к дверям.

Посреди светелки с окровавленным лицом стоял Семен Заплечный. Оба дворовых, скорчившись, лежали у его ног.

– Никак порешил? – ахнул кто-то из мужиков.

Иван Зарубин – степенный, хмурого вида мужик, встав на колени и приложив ухо к груди одного из приезжих, а затем к груди другого, пробасил:

– Отошли, Царствие им Небесное.

– И Гордей Темный тоже, кажись, отходит, – добавил кто-то из только что вошедших в избу христорадиевцев.

– Да-а, наработали, – выдохнул Зарубин.

В светелке воцарилась тишина.

– Чего сникли? – сказал, обтирая подолом рубахи лицо, Семен. – Ништо не за себя постарались мы ноня? Надоумила нас женка, хватит, поди, с нас соки тянуть, кровушку пить. Али мы не люди? Живем в лесу, а зверя бить не моги, с голодухи ноги еле тягаем, а зерно отдай. Хватит! Натешились над нами, теперь наш черед! Так, мужики?

– Так, Семен, твоя правда! – ответили мужики.

– За топоры браться надо!

– Постоим за себя, за детишек наших!

– Вот и ладно, – одобрил речи Семен. – А этих, – показал он на трупы приезжих, – выволакивай, чтоб не смердили. В лесу подале заройте.

Мужики начали расходиться.

В избе остались только Семен да сидящая на лавке Алёна.

– Что скажешь, заступница? Заварили мы с тобой кашу. Тебе чего, уйдешь себе, а нам ту кашу хлебать, – сел на лавку рядом с Алёной Семен.