Книга Армада - Алексей Сквер

— спасибо… спасибо… спасибо…

Несколько сломанных челюстей и по мелочи. Комбат заебался пить с начмедом бригады. Массовую драку с травматизмом закрыли, не открывая. Ушиб всей роты, если перефразировать классика.

Неуставняку в казарме, где живёт полнокровная рота, занимающаяся боевой подготовкой, стопудово не место. Его надо устранять всеми доступными способами. Если командира ни в хуй не ставят, то травмы и пьянки не закончатся. А вот если командира боятся, то сразу показатели по этим правонарушениям падают. Как только устраняешь это, остаются беглецы, и мелкие дисциплинарные шалости в виде самоходов с разбоем вокруг части, ну, или рэкет молодежи из соседней казармы. Что у меня и вышло.

Боятся — значит уважают. Главное, не перегнуть палку, но и если не догнёшь, тоже хреново… враз просекут, что расслабуха, а закручивать в казарме гайки гораздо сложнее, чем откручивать.

Начштаба не зря меня предупредил, чтобы я не слезал с роты после обратки офицерской. Вообще, урок получили все. Духи и годки, послушав ночной концерт, а потом увидевшие ёбла своих перцев, стали ещё более расторопны. Воробей, подставивший весь коллектив под молотки, потерял уважение, он попался Лимону и геройски уёбывал от него, пока не добежал до Серёги (или тот спецом его выслеживал… хуй его знает), факт в том, что просил пощады прилюдно. Его однокашники, ввиду уже пошедшей демобилизации, предпочли договариваться со мной, выполняя дембельские аккорды, и спокойно сваливать на дембель.

(Кстати, первое, что я сделал после побоища — это закрепил молодёжь за старослужащими и объявил, что синяков на них больше видеть не должен. Иначе заебу марш-бросками и прочей хуйнёй. Хватило потом нескольких марш-бросков, чтобы молодёжь перестали пиздить по делу и без. Их стали мучить уставами, копируя мои же наказания.)

Я до сих пор не знаю, кто конкретно участвовал в моём опиздюливании, да и, собственно, считал уже инцидент исчерпанным.

Но только не для Воробья.

Этого я решил образцово-показательно удавить, чтобы другим неповадно было вот так охуевать. И я сделал это самым классическим способом. Насколько же я его ненавидел… наверно, ещё хлеще, чем он меня. Но, что называется — нашла коса на камень. Для начала я спалил его военник, причём последний лист с фоткой спалил на его глазах в пепельнице канцелярии. Я его как бы «утерял». Иди солдат, докажи, что охуевший летёха сжёг твой документ… ню-ню. Воробей стоял спокойно, пока я ему не объяснил, что это значит, что на дембель ему идти последнему… да и то… хуй знает когда… пока там новый военник выпишут. А я, мол, ещё и скажу, что не особенно к спеху. Армия дармоеда прокормит — не страшно. Воробей напрягся, было, но, видимо, просто решил положить на всё хуй. Он чего-то подобного ожидал уже… но не думал, что я буду добивать.

Зря.

Жестокость — такая штука, которая больше призвана производить основное воздействие на наблюдателей, а не на того, против кого направлена. Потому что с жертвой и так всё ясно — ей пиздец. Уволив почти всех дембелей, я, порывшись в сейфе, надыбал гору объяснительных Воробьёва. Выбрал самые дикие, типа, как он попал на день в рабство к местным аборигенам, пытаясь у них спиздить картошку. На вечерней поверке вывел из строя и прочел часовую лекцию роте о перцах, с зачитыванием подвигов этого мудака на духанке. А там и стукачество, и чо хошь. Причём я последовательно объяснительные доводил. Вот дух Воробьёв стучит на своего товарища, что тот у него сапожную щётку тиснул, а при требовании отдать получил этой щёткой в ебло.

«…И, не перенеся издевательства, спрятался в трансформаторной будке, откуда был выпизжен пьяным электриком, давшим ему некислых пиздюлей».

Вот уже не такой уж и дух заловлен с тушняком в сортире. В одно рыло на дальняке тушоночку трескали-с. Уважууууухаааа.

А вот и его первая пиздюлина молодому. За неподтянутый ремень замечание сделал.

«Бгааа, это он Егору, кстать, в бубен дал… бог, поистине, имеет чувство юмора».

И так далее… на Воробье оказалась тысяча и один подвиг в плане битья молодёжи. На этом он, тварь, и влез в каптёрку старшиной. А там и проворовался. Продал форму и влетел с этим. Такой вот перчило. Вся рота «ку» ему делала… а собственно, за что?? Кому и чего он в роте хорошего сделал, чтобы вот такого упырька терпеть?? Ну, и так далее, о том, что не допущу впредь, но сейчас посмотрите, пока не дембельнулся.

Рота слушала и охуевала. Ведь всплывала правда о уважаемом ранее в коллективе дембеле. Его призыв почти покинул казарму, и вступиться за него перед теми, над кем он так весело издевался, было уже некому. Егора я предупредил, чтобы не дал угондошить Воробья уж совсем в хлам, и преспокойно ушёл в ДОСы бухать. С утра я увидел другого Воробья… забритого тупой бритвой налысо — весь в порезах… руки и ноги ему отсушили — передвигался он, как обосравшийся. Помимо этого, он ночью поимел на голову ведро со сраными бумажками и вымыл своими дембельскими ручками очко.

Только после этого я оформил ему дембель… да и то, просто испугался суицида в роте. Воробей явно был на грани — смотрел в одну точку и ни с кем не говорил.

Руко- и ногоприкладство в роте пошли на убыль. Перестали бить молодёжь, которую я осматривал почти каждое утро. Если я не смотрел, то смотрел Егор. Фёдор очень быстро вошёл во вкус командования и стал замком, обмыв младшего сержанта и наплыв на пиздюлину.

Армия один хрен пила, пьёт, и будет пить, пока войны нет. Без войны армия — это мужики, собранные в одном месте с задачей быть в указанном месте и, самообучаясь, в любой момент быть готовыми выполнить любой приказ, вплоть до самоликвидации при помощи перочинного ножика.

Снимать не стал. С пьянкой бороться было тяжело. Реально там пили все, включая меня. Беспросвет. На стрельбы там или в наряд не нажирались, конечно… глупо… да и кара не в пример жестче. Да и ствол дисциплинирует, а уж наличие боевого оружия у солдат в руках — тем более.

Но чуть в графике послабление и — пожалуйста.

Утренний подъём.

Два тела не встают. Писарев и Кузя. Кузю перевернул к хуям. Он продрал глаза…мутные, и из сидячего положения, ни хуя не соображая, сообщает всему миру, где он видел всяких пидоров, типа Скворина… кто этих Сквориных рожает… и куда им всем идти. Бью ногой. Подлетает Писарев, которого поднял Егор. Наверное, хотел друга от пиздюлины спасти, но не рассчитал траекторию и врубился прямо в меня разогнанной массой. Я сметаюсь им, как кегля в кегельбане, попутно расхуяривая себе башку об шконку. Поднимаю голову — кровь. Писарев получает пиздюлей от Егора. Кузя так и сидит на полу… невменяемый… ясен хуй… легли-то за полчаса до подъёма.

— Отставить, бля… воды сюда…

Дневальный волочёт воды. Писарев, утихомиренный, стоит и уже вмешиваться в процесс не стремиться. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что бить его уже не надо. Уже осознал и ждёт приговора. Кузя получает ведро воды в башню и, фыркая и матюгаясь, пытается ёбнуть меня. Но пьяный ведь в дугаря… встать пытается, но я ведь вижу, что не соображает… встанет — кинется… встать не даю… пинаю. Бровь себе рассёк знатно. Полрожи у меня в крови. На третьем ведре ломается наконец-то Кузя, начинает что-то ныть пьяно дурным голосом, что вскроется…короче, валяет Ваньку. Пятое ведро заставляет его заткнуться. Теперь оплата моей разбитой морды коллективом.