Книга Цифровые грезы - Эдмундо Пас Сольдан

— Искусственные создания. Почему нет? Уже сам выбор того, какую часть пейзажа поместить в кадр является творческим вмешательством. Себастьяну припомнилась статья о фотографе из «National Geographic», заплатившем трем бедуинам, чтобы они «спонтанно» прошлись со своим верблюдами неподалеку от пирамид Гизы на фоне зависшей над горизонтом огромной розоватой луны. Фотография получила множество премий.

А еще на ум пришла мама с просьбой высунуть язык.

— Но отличие по сравнению с компьютерами все же имеется, — он попытался выстроить защиту, используя фразы и выражения Пикселя. — Дело в том… дело в том, что можно не только выбрать ту часть пейзажа, которую поместить в кадр — можно просто создать в кадре любой пейзаж. Так что в конце концов отпадет всякая необходимость в минимальной связи между фотографией и исходной точкой.

— Согласна. В таком случае речь идет об интенсификации изменений, а не о революции. К чему стремиться объявлять все кругом революцией? Или навешивать приставку «пост», как в этом идиотском названии «постфотография»? Что за блажь?

У Себастьяна не было ни малейшего желания спорить. Он чувствовал, что произведенные на компьютере изменения заслуживают звания революционных, но ему ровным счетом ничего не было известно об истории традиционной фотографии, и ему не на что было опереться, строя свою линию в дискуссии с женщиной, которая в этом вопросе была отлично подкована. Захотелось сменить тему. Себастьян неохотно куснул сэндвич.

— Мне очень понравилась твоя книга о Маркакольо, — проговорил он. — Мне не приходилось там бывать, да и черно-белые снимки обычно мало меня привлекают, но твоя работа изрядно впечатляет.

Действительно, сильно сделано.

— Спасибо. Тебе стоит туда съездить. Особенно хороша башня.

— Ты случайно не готовишь следующую книгу?

— Да, о самоубийствах.

Она сказала об этом как о самом заурядном жизненном явлении. Сам Себастьян ни за что бы не стал поднимать эту тему — ему казалось, что Инес сыта ею по горло. Но, видимо, он ошибался.

— Фотографии самоубийц, — продолжала она. — Успешно решивших эту проблему — в их случае мне нужно заручиться согласием родных на съемки в морге — и потерпевших фиаско, чтобы рассказали об этом и позволили себя сфотографировать. О методах, которые выбираю самоубийцы. Я уже порепетировала тогда на мосту. А ты, к примеру, знал, что от импортного крысиного яда умираешь почти мгновенно, а от отечественного будешь корчиться в долгой мучительной агонии, загибаясь от боли и отблевываясь около пары дней? Правда, импортный яд не всем по карману. Но если бы я собралась свести счеты с жизнью, страдать при этом мне хотелось бы меньше всего.

Да эта женщина просто сундук с сюрпризами, подумал Себастьян, потеряв к сэндвичу всякий интерес. Ему захотелось узнать о ней побольше, понять, что за извилистые пути привели ее именно сегодня именно за этот столик. Встречается ли она с кем-нибудь? Или замужем? Или разведена? Она казалась испуганной окружающим миром, но говорила с поразительной убедительностью. Себастьян попытался ее спровоцировать:

— Что касается оригинальности идеи — этого не отнимешь. Но с другой стороны, речь идет об эскплуатации, я бы даже сказал коммерциализации крайне деликатной темы. Это выглядит, как если бы ты разбили лагерь у моста в ожидании очередного самоубийства… с этой точки зрения, мы выглядим не слишком привлекательно. Впрочем, то, чем мы занимаемся день за днем, само по себе является коммерциализацией трагедий.

Он махнул рукой в сторону телеэкрана, где все еще показывали светловолосую женщину с микрофоном в руке, а в титрах значилось все то же «Кровопролитие в одной из школ штата Небраска».

— Все зависит от того, как подать тему, — пожала плечами Инее. — Самоубийство — это ноч-ной поезд, который быстро мчит нас в темный центр жизни. Это не мои слова, это написано здесь, — и она постучала пальцами по обложке книги. Себастьян прочитал: «Ночной поезд». Еще одна женщина, любящая романы. Откуда они берут время? Откуда они, черт побери, берут это самое время?

— К сожалению, мне эта тема не очень ясна, — сказал он вслух. — Что бы ни говорили, я никогда не смогу оправдать самоубийство. Мне это кажется трусливым уходом от реальности, эмоциональным шантажом по отношению к живым. Как говорится, если пришел черед танцевать с уродиной — так надо станцевать.

— Правда? Тебе никогда не хотелось пустить себе пулю в лоб? Никогда не приходилось, устав от всех и вся, проводить бессонную ночь — в тоске, разочаровании, с желанием хлопнуть дверью и распрощаться с миром? Представь, как тебе призывно улыбается ремень — как вокалисту из INXS[37], — или тебя, как Рамиро Кастильо, искушает галстук[38]. Или пойти в аптеку и попросить дежурного пометить тебе крестом место, где находится сердце, чтобы ударить точно в цель и не промазать, как это случилось в конце прошлого века с Асунсьоном Сильвой?[39]Плавать как топор и броситься в море. Пригоршня снотворного — и сознание рассыпается на куски.

— Никогда. Только не говори, что сегодня это последний писк моды. Я устал от новомодных штучек, когда особым шиком считается быть геем или бисексуалом или хотя бы попробовать это — я вообще до тоскливости гетеросексуален.

— А при чем тут это? Что за глупое обобщение. Будто быть геем — это какой-то спорт. Сразу ясно, что ты далек от темы.

В этот момент перед мысленным взором Себастьяна мелькнул образ Никки, ласкающей грудь Вары. На ней до сих пор была цепочка Себастьяна с распятием, монетой и серебряной пластинкой, а он так и носил ее аметист. Очень женственный элемент, заметил Пиксель. Уж не поменял ли ты команду? Себастьян вздрогнул и, моргнув, усилием воли попытался отогнать от себя воспоминание о Варе. Перед ним тотчас предстала Таиландочка в желтом халатике, читающая роман на диване перед телевизором. Она еще не прислала свой e-mail, а ему уже пора было идти на работу в Цитадель, где так и не подключили электронку. Себастьяну не хотелось даже думать о Никки, но он не мог вынести этой пытки — не думать.

— Одно другому не помеха, — продолжала Инес. — Любить жизнь и одновременно желать с ней расстаться… Лучше даже сказать — дело не в том, пойти ли на этот шаг, а в том, почему бы, собственно, и не пойти.

Воцарилось молчание. Себастьян пил кофе.

— А те люди… — Инес поежилась. — И вовсе я не разбивала там никакой лагерь, чушь какая. Я бы-ла неподалеку, и меня позвали. Когда я подоспела, тот парень уже взобрался на перила. Рядом топтались несколько растерянных полицейских и сгрудилась небольшая толпа зевак. Шли минуты, но ничего не происходило. В ожидании худшего, я отправилась поискать точку получше. Я никогда не смогу забыть эту толпу. Так как время шло, а парень все колебался, кто-то крикнул, чтоб он прыгал. Тут остальные подхватили: «Прыгай, прыгай!» — и начали скандировать. Представляешь? Они не хотели уйти разочарованными, раз уж потеряли двадцать минут в ожидании спектакля. И он прыгнул. Про-сто кошмар.