Книга Террор любовью - Виктория Токарева

Я надела пиджак и поняла, что это – моя вещь. В ней можно и в пир, и в мир, тем более что сейчас все перепуталось.

Я забыла сказать: Наиля работала в модельном бизнесе. Создала свою коллекцию, как Коко Шанель. Несколько девчонок-сподвижниц за копейки шили, вылизывали каждую модель, каждый шов. Что посеешь, то пожнешь. Наилю номинировали на светскую львицу. Модный журнал провел опрос, получил ответ: Наиля Баширова.

Номинация должна происходить в большом казино. Казино в целях рекламы сдавало свое помещение под престижные акции.

Наиля пожелала, чтобы я была свидетелем ее триумфа, и пригласила меня на номинацию.

Я согласилась. Как говорят в Одессе: а почему нет? Записала день и час и адрес казино. Это был вторник, двадцать часов вечера.

Я никогда не была в казино и никогда не была на номинации. Мне было интересно. Но… Вмешалось печальное обстоятельство. Мне позвонили и сообщили, что во вторник я должна быть на похоронах тогда-то и там-то… Я записала адрес морга. О том, кто умер и почему, я рассказывать не стану, это совершенно другая история. Как говорила одна старушка: дело житейское. Значит, смерть входит в жизнь как составляющая.

Настал вторник. Я надела мун-буты, обувь для лыж. Мне предстояло простоять несколько часов на кладбище, и я боялась простудиться. После похорон обычно бывают поминки. Я надела пиджак Наили. Он был из натуральных тканей, я в нем не уставала.

На кладбище я вспомнила, что надо позвонить Наиле и предупредить о своем отсутствии. Я поотстала, достала мобильный телефон и набрала знакомый номер.

– А когда начало? – спросила Наиля.

– Чего? – не поняла я.

– Когда начнутся похороны?

– Они уже идут.

– Ну, так вы успеете, – простодушно отозвалась Наиля. – Сейчас только два часа.

– Неудобно… – сказала я.

Действительно, как можно совмещать в одном дне такие несовместимые вещи, как похороны и праздник?

– Ну почему? – мило удивилась Наиля.

Она считала, что совмещать можно все и со всем. В этом принцип ее мышления: шелк с холстом и замшей и с куском голого тела.

После кладбища все отправились на поминки.

Квартира была в доме, который назывался «лужковка». Это лучше, чем «хрущевка», больше места. Но все равно – бетон, бетон, тоска…

Я прикинула на глаз: количество гостей вдвое превышает количество посадочных мест. Ввалился полный автобус голодных людей. Как их будут кормить? В две смены?

Чем я могла помочь? Только тем, что уйти.

Я выбрала момент и тихо смылась.

Наиля стояла возле казино и ждала. Она была похожа на фотомодель Наоми Кэмпбелл, только светлокожая и меньше ростом. Так что, в сущности, от Наоми, чернокожей звезды, ничего не осталось. И тем не менее – то же плоское молодое личико и выпуклые губы, как будто вылепленные отдельно.

Раньше, в моей молодости – не такой уж далекой, но все-таки ушедшей, – так вот, раньше ко мне прибивало людей как волной. Что притягивало? Бешеная энергия и такое же бешеное любопытство. Сейчас притягивает моя профессия. Точнее – профессионализм. Я – судья высшей категории. Как швейцарский сыр.

Мы разделись в гардеробе. На мне был легкий пиджак Наили и грубые мун-буты. На мою обувь никто не обратил внимания, кроме гардеробщика. Гардеробщик, молодой парень, кинул глаза вниз и чуть приподнял брови. Его не устраивал снег, который набился в рифленую подошву и теперь останется на ковре. Все остальные просто не заметили. А если и заметили, то решили, что это новая фенька: грубая обувь и изящный верх.

Мы поднялись по лестнице в зал. Он уже наполнился и гудел, как настраиваемый оркестр. Приглашенные сидели за своими столиками и активно пировали, не дожидаясь официального открытия. Люди, как собаки, больше всего любят поесть. Точнее, выпить и закусить. Собакам алкоголь не нужен. Им и так хорошо. Даже бездомным.

Наиля протащила меня к нашему столику возле сцены. Все видно и слышно.

Ведущая начала церемонию. Прическа у нее была, как у ежа. Волосы смочены гелем и торчат во все стороны. Голос мяукающий на одной ноте. Если бы у нее был нормальный голос и нормальная прическа – было бы скучно. Никак.

Зал наполнился стрельбой вылетаемых пробок. На тарелках лежала суперъеда. Я не ела с утра, и мой аппетит не просто проснулся, а вскочил и радостно завопил. Я стала вдохновенно пить и есть, при этом успевая следить за сценой.

Меня никто не знал, и я никого не знала, и это сообщало полную свободу. Сиди в мун-бутах, ешь сколько хочешь, а когда надоест – можешь встать и уйти. По-английски.

На сцену тем временем вышел номинированный модельер с кукольным девичьим личиком, в странном костюме. Вместо брюк – длинная юбка с косым разрезом.

– Он голубой? – тихо спросила я.

– В нашем бизнесе почти все голубые, – ответила Наиля.

– Почему?

– Они острее чувствуют природу прекрасного.

Я огляделась по сторонам. Немыслимой красоты люди фланировали по залу. Казалось, что они вобрали в себя красоту обеих полов.

Природа – лаборатория. Она вывела человека – гомо сапиенс, но не значит – раз и навсегда. Нет. Она варьирует. Пробует так и по-другому, совершенствует. Иногда опыт получается, иногда – нет. Интересно.

Следующая номинантка – деловая женщина, владеющая конным бизнесом. Я ждала, что сейчас выйдет мощная быкообразная баба, но на сцену выпорхнула фарфоровая статуэтка с японским личиком, с откровенно еврейской фамилией. У нее был тот уровень красоты и богатства, когда можно ВСЁ. Очень может быть, что фамилия принадлежала мужу, но она носила ее как корону. Ее энергии и ума хватало на то, чтобы держать в железном кулачке взвод конюхов и коней, крутить рулетку жизни, ворочать миллионами. Бывает же такое.

Ей вручили фарфорового льва с золотой гривой. Приз назывался «Светская львица».

Следующий приз предназначался лучшему банкиру года.

В середине зала за столиком сидели молодые банкиры – одинаково стриженные и одинаково одетые. Как братки. Как будто все они стриглись в одной парикмахерской. А может, так оно и есть.

Вышел молодой, коренастый, без юмора. Я заметила, что деловые редко улыбаются. Они наверняка владеют юмором, но им некогда его применять. Плотная занятость. Не до смеха.

Экономические таланты – я имею в виду способность найти под ногами деньги, а потом заставить их работать – стали расцветать в нашей стране последние пятнадцать лет. Во время советской власти этот талант не был востребован и атрофировался за ненадобностью. В банковском бизнесе тоже есть свои Феллини и Моцарты, просто их никто не знает. После Феллини остаются образы, после Моцарта – звуки, которые служат ВСЕМ. А после денег остаются деньги, которые служат ограниченному числу людей. А может, я ошибаюсь. Юрист тоже имеет право на ошибку.