Книга Неотмазанные. Они умирали первыми - Сергей Аксу

Было еще светло, когда Ромка и его товарищи ввалились шумной гурьбой, заняв один из классов.

— Смотри, братва! — рядовой Чернышов ткнул пальцем в сторону классной доски. На ней было выведено мелом старательным детским почерком число: «27 декабря», а чуть ниже «Классная работа».

— Похоже, это в 94-ом писали, перед Новым годом, — предположил Ромка Самурский. — А потом, как помните, война началась. Учителя, конечно, деру дали отсюда. Никому умирать не охота. С тех пор школа и пустует.

— Ни учеников тебе, ни учителей! — сказал пулеметчик Пашка Никонов. — А пылищи-то, до этой самой матери!

— Не мудрено, столько лет заброшенная стоит.

Дружно сдвинули парты ближе к доске, расчищая пространство. Расположились на полу у дальней стены, свалив вещмешки и боеприпасы, закурили. Кинологи: Приданцев и Мирошкин с собаками устроились у входа.

— Стефаныч, расскажи чего-нибудь, — попросил старшего прапорщика рядовой Секирин, развалившись как барон и пуская дым кольцами.

— Ладно, слухайте, дошколята, — кашлянув, начал контрактник. — Ранней весной это было. Зачищали мы как-то один квартал, и в одном из подвалов разрушенного дома обнаружили двух девчонок лет шестнадцати-семнадцати. Одну русскую, вторую чеченку. Перепуганных до смерти. Обе тощие, щеки ввалились, скулы торчат, только одни глаза огромные на лице и остались, на прозрачной коже каждую жилку видать, одним словом, без слез и не взглянешь. Чеченку, как сейчас помню, Айдин звали. Отец у нее инженером-нефтянником был, убили его дудаевцы, а когда наша авиация стала бомбить город, все ее родные погибли под бомбежкой. Вот она со своей подружкой, русской девчонкой, в подвале все это время и скрывалась. Забились в темный угол как дикие зверьки в норку от страха. Наши ребята, когда шмонали подвал, чуть не грохнули их в темноте, думали, что на боевиков нарвались. Вынесли полуживых наружу, привезли несчастных к себе на базу в Ханкалу, поместили в госпиталь под капельницы. Обе страшно есть хотят, да нельзя им, иначе помрут. Вот так постепенно, постепенно, стали их выхаживать, выкармливать как маленьких с ложечки, сначала супчиком постненьким, потом уж чем-нибудь посущественее. Немного оклимались девчонки от кошмара, происшедшего с ними, но рассказывать и вспоминать о пережитом ни в какую не хотят. Как только окрепли, стали медикам нашим помогать: убирать, перевязывать, заботиться о раненых. Славненькие девчушки оказались. Кое-кто уж стал на них в наглую зыркать, косо поглядывать шаловливыми кошачьими глазками, да слюни сладкие распускать, но я твердо сказал, если хоть какая-нибудь сука посмеет не то, что попытаться трахнуть бедных, а хоть мизинцем тронуть, считай — труп. И был у нас во взводе паренек один, Кешка Макарский, нескладный такой, круглолицый, губы пухленькие бантиком. Мы его все в роте величали уважительно «отец Иннокентий», потому что он чудной какой-то был, не от мира сего, словно с другой планеты к нам на грешную землю свалился, все время нам о боге да о любви к ближнему распинался. Часами мог на эту тему трепаться. И так складно у него все это получалось, прямо заслушаешься. Лекции бы ему читать о любви и дружбе. Одним словом, замечаю, наш Кеха странный какой-то стал, здорово изменился последнее время. Вдруг, ни с того, ни с сего, зачастил в лазарет к раненым. Назад придет, всем про девчонок спасенных рассказывает, как у них там жизнь замечательно складывается, как дела идут. И все больше про симпатичную смугляночку Айдин. А у самого лицо прямо таки светится, будто ему президент Звезду Героя в Кремле торжественно вручил. Чудной весь какой-то стал. Словно святой затесался в наши мрачные ряды, где у всех посеревшие отрешенные физиономии. Вечером возвращаемся с зачистки злые, усталые, сразу валимся спать, а он бегом в госпиталь. Может быть это так и продолжалось бы. Да, тут на тебе! Бац! Дембель долгожданный! Распрощались везунчики с нами, уехали. Закончилось для них это «дерьмо». Проходит недели две-три, смотрим, рожа знакомая у блокпоста отирается. Ба! Да это никак, наш Иннокентий, из Саратова обратно прикатил. Не сидится ему дуралею дома на теплой печи. Оказывается, наш паршивец влюбился, только там дома и почувствовал, что это у него серьезно и надолго, что не может и дня без своей чеченки прожить. Как не уговаривали мать с отцом, стоя перед ним на коленях, сорвался пацан и назад к нам, в Чечню под пули. Одним словом, поженили мы их. Отметили это событие по-фронтовому, скромно, но весело. Пару недель «молодые» жили в семье одного знакомого чеченца, который в ФСБ работал, а потом уехали на Кешкину родину. Как сложилась у них жизнь, не знаю. Но думаю, хорошо. Настоящая была у них любовь. Мне лично такую в жизни только один раз видеть довелось. Вот такая история о Ромео и Джульетте, братцы.

— Отчаянный малый, не побоялся, приехал, — грустно отозвался Ромка, перебирая пальцами черные блестящие четки, найденные им накануне в схроне под Шуани.

— Мда… настоящая любовь, — задумчиво протянул рядовой Пашутин, уставившись в окно.

— Дурак, своих ему, что ли девок не хватало? — неожиданно выдал Привалов, громко шмыгая носом. — Меня сюда и калачом не заманишь.

— Да кому ты нужен, сопля недоношенная? — оборвал его пулеметчик Пашка Никонов, пихнув кулаком Привалова в спину. — Сначала посмотрись в зеркало. Какая девка на тебя позарится? Прыщ убогий, ты наш.

— Чтобы я из-за какой-то бабешки сюда вернулся? Да, будь она трижды красавица или супермодель как Клаудиа Фишер. На-ка, выкуси! — Привалов сделал красноречивый жест, показал всем согнутую в локте руку с кулаком.

— Не Фишер, а Шиффер, балда, — поправил Пашутин.

— Один хрен.

— А у второй девчонки какая судьба? — поинтересовался Федька Зацаринин, лениво гоняя спичку из одного края рта в другой.

— Вторая осталась, хотя подружка ее звала с собой, уговаривала вместе уехать из Чечни.

— Чего она тут забыла, дуреха? Драпать надо было от сюда во все лопатки, — буркнул сержант Кныш.

— Надеялась, что власти выплатят компенсацию за разрушенный дом, — ответил Стефаныч, разминая рыжими прокуренными пальцами сигарету.

— Ха! Рассмешил! Дождешься от наших баранов!

— Скорее вымрешь как мамонт!

— Не видать ей тугриков как своих ушей. А если и заплатят, то жалкие крохи. Замучается по всяким инстанциям ходить.

— Да и те какой-нибудь головорез отнимет, а саму продаст. В лучшем случае в гарем какому-нибудь турку.

— А я бы тоже женился на восточной женщине, — вдруг заявил старшина Баканов, потягиваясь и сладко позевывая.

— С чего это тебя, дорогой Бакаша, на восточных-то, вдруг потянуло, — поинтересовался Эдик Пашутин. — Видать, неспроста!

— Чем свои-то не устраивают, — хмыкнул Пашка.

— Пипка что ли у них иначе расположена?

— Придурки вы! Не в пипке дело. Ни хрена, жалкие сосунки, не понимаете в семейной жизни, — отозвался старшина.

— Ну-ка, вразуми нас, бестолковых, если такой опытный.

— Дело в том, мужики, что на Востоке женщина знает свое место. У муссульман даже жилище делится на мужскую половину и на женскую. И слово мужика в доме для бабы закон.