Книга Всем смертям назло - Вадим Давыдов

— Упрямый, — констатировал ювелир. — Будь по-вашему. Отчего-то вы мне нравитесь. Как поживает графиня?

— Неплохо, — продолжая улыбаться, сказал Гурьев. — У меня к вам будет ещё одна просьба, мистер Милрайс. Если вам кто-нибудь ещё покажет рисунок, похожий на этот – или фотографию, — обещайте этому человеку золотые горы и позвоните мне. А если меня не будет на месте – передайте графине. Она обо всём полностью осведомлена.

— Ага, — кивнул ювелир. — Не сомневайтесь. Надеюсь, вы хорошенько переломаете этим сволочам все ноги, когда доберётесь до них. От всей души желал бы узнать, что вам это удалось. А если они ещё как-то замешаны в том, что случилось с бедняжкой графиней – может быть, пригласите меня поучаствовать? У меня есть такой здоровенный револьвер…

— А я что делаю?! — усмехнулся Гурьев, протягивая ювелиру ладонь и с удовольствием наблюдая, как в бороде старика расцветает счастливая мальчишеская улыбка.

* * *

— Какая чудесная вещь, — вздохнула Рэйчел, передавая кольцо Ладягину, и посмотрела на Гурьева. — Рисунок – это рисунок, а когда видишь его, почти совершенно как настоящее… Правда, как хорошо, что мы обратились к Милрайсу! Я знала – тебе легко удастся втереться к нему в доверие. Я же говорила – он очень славный старик. И очень добрый.

Ладягин, совершенно забыв о кольце, уставился на Рэйчел. Ну да, подумал Гурьев. И что характерно: чем славнее старики, — а также все остальные, включая птиц и зверей, — тем быстрее они понимают, Рэйчел. И готовы – за тебя, за твою улыбку – Бог знает на что. А вот что касается иных…

— Почему вы так на меня смотрите? — нахмурилась Рэйчел, переводя взгляд с Гурьева на Ладягина и обратно. — В чём дело?

— А какого-нибудь противного старика вы знаете, сударыня? — осторожно спросил Ладягин. — Хотя бы одного какого-нибудь, завалящего?

— Ну, конечно же, знаю. Но не могу же я на всех так смотреть всё время, как Джейк. Людям надо чаще улыбаться – и они когда-нибудь обязательно улыбнутся в ответ, — и Рэйчел подкрепила свой теоретический постулат наглядной практической демонстрацией, от которой Ладягин начал рассупониваться прямо на глазах.

Чтобы прервать этот процесс до того, как он станет необратимым, Гурьев подвинулся поближе к инженеру:

— Так что же вы скажете, Владимир Иванович?

— Похоже, он прав, этот ваш ювелир… — встряхнулся оружейник, с усилием переключаясь. — Да… Ключ. Интересный же должен быть, скажу я вам, замочек, Яков Кириллович! Челлини, Флоренция… Возрождение… Интересно, очень интересно!

— Но почему такой дорогой камень? Не понимаю. Сам камень является уже достаточным поводом для возбуждения алчности. Неужели нельзя было сделать что-нибудь менее яркое?

— Кто знает, для кого на самом деле предназначалось кольцо, — задумчиво произнёс Ладягин. — Изумруд… Огранка… Погодите!

— Что?

— Оптика!!! — Ладягин вскочил. — Ну, разумеется! Яков Кириллович! Оптика! Замок наверняка имеет оптическую рабочую часть!

— И как вы себе это представляете, Владимир Иванович?!

— Пока никак, — немного сник Ладягин. — И боюсь, вряд ли смогу когда-либо представить. Но пофантазировать, конечно, можно…

— Стоит ли?

— Стоит, — хотя бы затем, чтобы примерно представить себе размеры объекта, который содержит замок. Это наверняка что-нибудь достаточно большое. Возможно, неподвижное. Больше пока не скажу.

— Ну, и достаточно, — решил Гурьев. — В конце концов, у вас и без того – дел невпроворот. Как только разберёмся с Пиренеями – займусь вплотную любопытным господином, проявляющим такой странный интерес к тем же самым людям и предметам, что крайне интересуют меня самого!

Мероув Парк. Сентябрь 1934 г

Иосида сделался теперь частым гостем в поместье, — Гурьев смиренно постигал всевозможные тонкости чайной церемонии, великим мастером которой был Иосида.

А Иосида – спрашивал.

— Скажите, Гуро-сама. Я много лет изучал историю западных стран, и Россия занимает значительное место в моих интересах. Конечно, Русская Империя значительно моложе Ямато, но всё же она очень древняя. И она не распалась, даже с приходом к власти большевиков. Я хотел бы узнать секрет, если он существует.

— Он существует, хотя это и никакой не секрет, Сигэру-сама. Это, скорее, можно назвать рецептом. Да, вы правы, Русская Империя очень древняя, древнейшая из всех прочих западных империй настоящего времени. И она действительно всё ещё жива. И будет жива, пока сохраняет тот самый рецепт и следует ему день за днём. Он прост. Царский Род – не династия, а именно род, не следует путать эти понятия, — лежит в основе Русской Империи, являясь её стержнем, нисходящим на землю прямо с небес, отражая и являя собой образец универсального мироустройства. Да, сейчас – пока – Царя нет. Он не явился ещё, после того, как пресеклась так трагически прежняя династия. Смена династий всегда сопряжена со смутой. Смута может быть долгой, но не будет вечной. Это первое. Но этого – одного – мало. Другим столпом Империи является народ. Русские, Сигэру-сама. В русском языке, в противоположность японскому или английскому, русский – не имя собственное, но имя прилагательное. На просторах России живут множество людей. Но все они, к какой бы расе не принадлежали, являются русскими, поддерживающие собой и одновременно опирающиеся на тот самый Царский Род, мой дорогой друг. Третьи столпом империи русских становится вера в то, что такое устройство жизни для них, русских – единственно правильное и возможное. А скрепляется всё это вот чем.

Гурьев чуть опустил веки и продекламировал:

— Пусть другие тоньше выкуют дышащую бронзу, Живым выведут облик из мрамора, Лучше будут говорить речи, и движенье небес искусней вычислят, И предскажут светил восходы, — Ты же, римлянин, помни: державно править народами – В этом искусство твое! — налагать условия мира, Милость покорным являть и смирять войною надменных…

Он пригубил ароматный, восхитительно вкусный напиток:

— Самый многочисленный среди русских народов – собственно русские, Сигэру-сама. Они, как не раз и не два отмечали с изумлением многие, одарены весьма редким и счастливым характером мирно и дружно жить со всякими другими племенами. Зависть, враждебность, недоброжелательство к иноплеменникам не в характере обыкновенного русского человека. Это хорошая, очень хорошая черта, несомненный залог величия и спокойствия империи русских. Конечно, случалось, случается, и будет случаться всякое. Но тот тупой, пещерно-местечковый национализм, столь характерный для германцев или французов, для которых собственная кровь, вера и культура абсолютно, законченно самоценны, русским людям чужд, а то и вовсе противен. Все народы империи русских равны и равно заслуживают поддержки и наказания. Так мыслит всякий русский, Сигэру-сама, и это не столько даже в мозгу – в крови. Именно таким образом мысли и действий приобретается то самое священное право – по воле Царского Рода державно править народами. Народы Российской Империи всегда находились – и будут находиться – в самых сложных отношениях друг с другом. Они ссорятся, враждуют, копят обиды и счёты. Отрицать это способен только глупец и невежда. Но они знают, всегда знали – русские судят без гнева и пристрастия. Они могут ошибаться, — а как же иначе?! Ведь русские – всего лишь люди. Они могут лишать своей властью чего-то очень важного. Или того, что кажется сейчас важным, не являясь таковым на самом деле. Но русские никогда – слышите, Сигэру-сама, никогда! — не встанут на сторону врага только потому, что враг им больше нравится.