Книга Семь сокрытых душ - Наталья Калинина

– Ничего, – пожала она плечами, удивляясь не столько его проницательности, сколько тому, что упустила из виду: Борис обладает удивительной способностью «сканировать» настроения по ему лишь видимым признакам, улавливать малейшие интонации и мгновенно анализировать их, не ошибаясь в выводах.

– Ладно, не хочешь рассказывать сейчас, потом расскажешь, когда будешь готова, – мягко отступил он. По опыту Ада знала, что это обманчивый ход: потом ББ вернется к теме в самый неожиданный момент.

– Не выспалась, да еще сон кошмарный привиделся, – отговорилась она без особой надежды на то, что он ей поверит.

Рядом с ним невозможно расслабиться из-за ощущения, что видит он насквозь, читает даже неродившиеся мысли. И в то же время в его обществе Ада обретала спокойствие.

Ей стоило нервов, слез, многих лет, чтобы наконец-то осознать, что он такой и есть, таким и будет. И ей его не исправить. Напротив, это он, получив ее податливой, как мягкая глина, лепил из нее другую Аду: по своему подобию и на свой вкус. Вначале она не сопротивлялась, потом – бунтовала. Потом, поняв, что бунтовать бесполезно, смирилась. Она любила его с такой же силой, с какой периодами ненавидела – до выгорающего дочерна сердца. И вновь возрождалась фениксом от его звонка, от его голоса, взгляда: собирала себя из пепла ради того, чтобы вновь умереть. На него она потратила – умирая и воскресая – все отведенные ее душе жизни. А потом просто ушла. И тогда впервые увидела, как он потерял самообладание. Закрывая за собой дверь, оглянулась: некрасиво ссутулив плечи, он сидел на кровати и беззвучно плакал – разом постаревший, потерявший свою привлекательность. И все же от возвращения ее остановило понимание того, что плачет он не из-за ухода любимой женщины. А потому, что понял: его девочка выросла. Не выпала из гнезда, как неоперившийся птенец, а вылетела, гордо расправив крылья. Об этом он сказал ей позже, год спустя, между обсуждениями какой-то важной сделки, мимоходом, обронил, как замечание о погоде. Сказал – и избавил душу от камня сентиментальности и сожаления о проявленной слабости.

И все же она поняла, что еще стояло за тем его проявлением эмоций. Страх.

Она была его поздней, осенней любовью, с дождями, порывами ветра, краткими улыбками-обманами бабьего лета. Когда она ушла, он осознал, что за осенью придет зима, вымораживающая сердце стужа, колкость льда, ранние сумерки и почти полное отсутствие солнца. Его зима, которую ему уже не перезимовать. А у нее еще будет весна.

– О чем задумался? – спросила Ада, заметив, что Борис уже долгое время сидит молча, с отсутствующим видом.

– Так. О разных глупостях, – улыбнулся он и вновь оттянул двумя пальцами воротник свитера. – О том, что у меня наступает зима. А у тебя еще будет весна, и не одна.

Он словно прочитал ее мысли.

– А может, и не будет, – вырвалось у нее.

– Почему?

Ада не ответила, опустила глаза на пустую чашку, которую вертела в руках. Разговора не получалось. Просто они уже очень долгий период не говорили о чем-нибудь другом, кроме работы.

– Я сегодня вечером улетаю.

– А когда приедешь?

– Сложно загадывать, Ада. Я уже не молодой активный человек… понимаешь? – грустно усмехнулся он. Она понимала. Но не принимала. ББ был всегда. И будет. Даже если не будет ее.

– Пойдем погуляем, – взяла она его за руку. – Пойдем… Не знаю, куда. Куда угодно.

– Пойдем, – поднялся он и махнул официантке, чтобы та принесла счет. И вдруг, заметив, что у Ады блестят глаза, сел обратно. – Погоди… ты что, плачешь?

– Нет. Это линзы.

– Сними их. Мне хочется видеть твои глаза. Те, настоящие, а не эти, которые ты себе придумала.

Слово «придумала» прозвучало и смешно, и вроде неправильно, но в то же время точно передало смысл – Ада улыбнулась и послушно сняла линзы.

– Ну вот… Теперь ты – это ты, – сказал Борис, беря ее лицо в ладони. Как раньше. И Ада, поддаваясь наваждению, невольно прикрыла глаза, ожидая поцелуя. Но Борис, на мгновение задержав в ладонях ее лицо, опустил руки.

– Пойдем!

Он бросил короткий взгляд в папку со счетом и положил купюру. Затем подхватил Аду под локоть и вывел из кафе.

– Знаешь, у меня такое ощущение, будто эта наша встреча – последняя, – вдруг сказал Борис, когда они перебегали дорогу. Это тоже было его привычкой – шокирующие вещи иногда сообщать вот так, в самый неподходящий момент, когда внимание собеседника отвлечено на что-то другое.

– Не просто личная, а вообще, – повторил он, когда они оказались на другой стороне улицы.

Ада невольно вцепилась пальцами в локоть Бориса. «Ты даже не представляешь, как можешь оказаться прав…» Но вслух спросила совсем другое:

– О чем ты?

– Да так, не бери в голову, – засмеялся он. – Давай наслаждаться этим днем так, будто он и правда последний. Будто завтра наступит конец света. Это во мне говорит старик, который чувствует приближение зимы. Я просто хочу, чтобы мы насладились этим дарованным нам днем по полной программе.

– Ну если по полной… На корабль?

– И мороженое! – подхватил он.

Когда-то это было их излюбленным занятием: садиться у причала парка Горького на корабль, предварительно купив мороженое, подниматься на самую верхнюю палубу и, проигнорировав скамейку, стоять у бортика и смотреть то на воду, то на проплывающие мимо суда, глядеть на Москву, которая со стороны реки казалась совсем другой. Поднявшись на корабль, словно сходишь с транспортерной ленты и, созерцая город уже с водной поверхности, в другом ракурсе, подмечаешь детали, которые никогда не видишь, ежедневно пробегая мимо них – там, на суше. Аде почему-то всегда казалось, что на теплоходе время идет в другом ритме: на берегу оно стремительно исчезает в пасти какого-то ненасытного монстра, а здесь растягивается мягко и сладко, как нагретая карамель. И смакуешь здесь время, наслаждаясь каждой секундой, тогда как на берегу его глотаешь, не разбирая вкуса, как гамбургер в «Макдоналдсе».

Что ж, если бы этот день был у них последний, она бы и прожила его как последний: отпустив желания на волю, разбив принципы, стерев все обещания, данные самой себе. Потому что, если не будет будущего, не будет боли, не будет сожалений, не будет стыда. А останется счастливое удовлетворение от того, что хоть один день прожил не в клетке искусственных правил, а в радостном полете вольной, беззаботной птицы, став наконец-то полностью самим собой, без боязни сделать неправильный шаг и вызвать осуждение.

Что, если завтрашнего дня и правда не будет?..

– Борис? – позвала Ада.

– Что? – встрепенулся он так быстро, будто надеялся и ждал, что она его окликнет.

Его губы были испачканы остатками растаявшего мороженого. Как и раньше во время этих речных прогулок. И, как и прежде, она сама потянулась к нему, чтобы сцеловать с его губ эти следы.