Книга Колодезь - Святослав Логинов

— Ох-хо-хо!… — вздохнул садовник, выпустив клуб вонючего дыма. — Грехи наши тяжкие!

Семён бросил озадаченный взгляд сквозь узорчатую решётку, спросил по-русски:

— Откуда будешь, старче?

— А из тех же ворот, что и весь народ, — ничуть не удивившись, ответствовал старик.

— Ты, никак, русский? — пытал Семён.

— Был русский, да весь вышел, — садовник окутался дымным облаком и в свою очередь поинтересовался: — Сам-то откудова явился?

— С караваном пришёл из Гурмыза.

— Вот оно как… По всему свету наш брат гуляет. Я так думаю, что, если бы не русские полоняне, от бусурман одно поименование бы осталось. Только нами и держатся…

— Я о чём спросить хотел, — осторожно перебил Семён. — Тут в ворота всадник проехал с охраной — кто таков?

— А-а!… — протянул садовник, выпуская новые клубы самосадного дыма. — Это, паря, большой человек. Шахский домоправитель, Васаят-паша. Летний дворец со всем хозяйством в его управлении. Это, считай, не меньше, чем везир. А прежде тоже был православным.

— Знаю. Мы с ним вместе в полон попали в ногайской степи, — проговорил Семён, незаметно отмахиваясь от дыма, — а теперь он меня и признать не захотел…

— Скажешь тоже! Он при шахском величестве, а ты кто? Ясно дело, что не признает тебя.

— Ведь на одном базаре продавались, в одни руки попали.

— А дорога каждому своя вышла, — разумно подтвердил садовник, усаживаясь поудобнее в предвидении долгой беседы.

* * *

Добрый сала-уздень Фархад Нариман-оглы богатство своё приумножал не столько за счёт имения, сколько тем, что поставлял лес на ремонт и строительство шахских дворцов. Гилянь лесами по всей Персии славится, но потому лишь, что в персидском царстве больше никакого леса нет. А так — свали трёхохватный дуб из гилянских лесов, а внутри у лесного великана труха — стоя сгнил. Бывает, что и на дрова нечего выбрать. Немногим лучше обстоит дело и в иных подвластных шаху областях — Ширванском ханстве, Шемаханских владениях, не говоря уже о южных, вовсе безлесных, приобретениях воинственного Аббаса — Басре и Кандагаре. Лишь в шемхальстве Тарковском да в Дербентском присуде горы покрыты счётным лесом, дорогим и годным во всякое дело. Этим лесом и торговал Фархад-ага. Ездил в Ряш, встречался с пашами, неуклонно торговался за каждый ствол, норовя, как говорят мудрые узбеки, выдать ильм за карагач, а карагач за ильм. Однако к старости задумался о душе, захотел покоя. Из поместья уже не выезжал, старался посылать других. К тому же нашлось-таки кого посылать. Русский невольник Васаят оказался толковым парнем и большим хитрецом. И языки ему тоже давались — в три года превзошёл и турецкий, и фарси, и армянский. Фархад-ага все дела перепоручил услужливому Васаяту, а сам почил на лаврах, вовсе не думая, какую змеюку пригрел на своей широкой груди.

Оказавшись на узденевой службе, Василий быстро понял, что о родных местах лучше поскорей позабыть и устраиваться, куда господь приткнул. Тем более что о родном доме Васька тужил не то чтобы очень крепко. В богатом дедилинском тереме младшему приказчицкому сыну было не разгуляться. Хмельное у Янко Юрьича водилось лишь для дорогих гостей и самого хозяина — взрослым сынам Янко и в Христово воскресенье чарки понюхать не давал. А насчёт сладкого греха сам Васька был не боек. Попробовал раз зажать в уголке мясистую кухонную девку, но вместо ласки получил увесистую плюху. Да ещё и батюшка собственноручно отходил арапником. Потом-то Васька опознал, что не ту девку щипать принялся, не углядел сдуру, что с этой родной отец грех тешит. Но с тех пор поселилась в душе неизбывная робость перед бабским полом, а вернее — перед арапником, и до семнадцати лет Васька уже никому из девок руки под подол не запускал. Но хотелось — инда душу выворачивало! А тут ещё и Дунька, стерва, масла в огонь подлила — блядским манером выскочила за холопа Сёмку, а Василию, хоть он ничем Семёна не хуже, такую дулю вывернула… э, ну да что говорить!

По-настоящему, Василию до Дуньки дела не было, но всё равно обидно, тем более что, когда Сёмка пропал, Василию от этого по-прежнему ничего не отломилось. В таком раздрае чувств и начал Василий ездить в гилянскую столицу.

Ряш — город царский, соблазну в нём всякого много, народишко живёт хитрый, и простеца всякий норовит облапошить. Но Васька, наученный горьким царицинским опытом, держал себя строго и лишь в мечтах рапалялся на пространное житьё, такое, чтобы враз ему были и восточный гарем, и русский кабак. Всяческих зазывал и приставучих сводников Васька не слушал, в лавки на базаре не заходил, и ежели с кем и говорил, то только исполняя узденевы дела. Такая исполнительность не осталась незамеченной — покупатели дорогого дербентского леса начали приглядываться к Василию и искать к нему ключик, ибо давно известно, что ключик есть ко всякому сердцу, и если не у Аллаха, то у Иблиса на связке он точно висит.

Василий тоже сообразил, что те, с кем ему поручено торговаться, стоят куда как повыше хозяина — и к трону плотнее, и к казне ближе. Тут уж вовсе глупым надо быть, чтобы не понять, чью руку держать следует.

Крепче всего следовало держать руку Салим-хана, управлявшего летними дворцами шаха Аббаса. Салим-хан и к шаху был вхож, и деньгами ворочал, о каких Василий прежде не слыхивал. А с другой стороны — душевный человек был хан Салим, не гнушался самолично осмотреть привезённые брёвна, обсудить кой-что из базарных дел с русским невольником, выслушать и похвалить. Салим-хан не любил придворных льстецов, ибо сам мог дать им два кона вперёд, словно при игре фальшивыми костями.

Поначалу Салим просто всячески отмечал ум и сметку молодого приказчика, хвалил за верность и честность. От таких похвал Васька таял не скрываясь и не замечал, что делоправитель приваживает его, словно рыбу к мреже. Потом, в один из приездов, когда Василий сдавал привезённый товар, Салим-хан пригласил Василия во дворцовые покои. Прежде Василий дальше товарного двора не бывал — немудрено, что от этакой чести голова вскружилась.

Полуодетая одалиска по знаку Салим-хана принесла гостю кувшин сладкого вина. Сам хозяин вина не пил, сославшись на запрет пророка. А Василий вовсе одурел от хмеля, близости пышной женской плоти, но всего более — от чести. Сам везир зовёт его Васаят-ага, хотя так полагается обращаться только к белобородым старцам!

Василий опомниться не успел, как продал на корню прежнего хозяина и себя заодно. Пользуясь тем, что печать и голос Фархада Нариман-оглы переданы ему, Васька заключил такие договора, что не только всё добро тарковского узденя, но и сам Фархад-ага должны были пойти в уплату по бесчестному договору. За то Салим-хан обещал Василию покровительство, защиту и должность при своей особе.

— Нужен мне помощник, очень нужен, такой, как ты, чтобы верный был и расторопный…

— Это правильно, — важно кивал Василий. — Я страсть какой шустрый.

— Если я тебе, скажем, управление домашним хозяйством передам, то сам посуди, каково будет со всеми этими башибузуками управляться?