Книга Полет сокола - Дафна дю Морье

– Итак? – спросил я.

Она позволила своему взгляду проследовать за уходящими служащими и синьориной Катти, которая замешкалась в дверях.

– У меня есть план, – вполголоса сказала она.

Мы вместе пошли к выходу. Синьорина Катти, отведя взгляд, заперла библиотеку и холодно простилась. Она удалялась через квадратный двор, и ее каблуки звонко стучали по каменному полу. Моя спутница дождалась, когда последний звук замер вдали. Затем, улыбаясь, повернулась ко мне, и я заметил в ней напряженное волнение; оно исходило от всего ее существа.

– Нам очень повезло, – сказала она. – У меня есть два пропуска в герцогские покои. Я выпросила их у самого председателя художественного совета. Это большая честь. Он очень щепетилен.

Я внимательно посмотрел на нее. Что за поворот? Или я слишком впрямую понял ее выбор вечернего времяпрепровождения?

– Герцогские покои? – повторил я. – Но вы можете видеть их, когда пожелаете. Вы каждый день водите туда студентов.

Она рассмеялась и жестом попросила сигарету. Я дал ей сигарету и поднес огонь.

– Вечером все иначе, – возразила она. – Никакой публики, никаких посторонних студентов, никого из города или университета. Только те, кого пригласил лично председатель. Повторяю, нам оказали большую честь.

Я улыбнулся. Мне это вполне подходило. То, что ей кажется великим событием, мой отец устраивал из недели в неделю. Меня радовало, что оживет хотя бы один из забытых обычаев. Ребенком я, время от времени сопровождая Альдо или мать, смотрел, как отец показывает друзьям те или иные особенности какой-нибудь комнаты или картины.

– И что произойдет? Мы будем стоять, разбившись на группы, и молча слушать, как председатель развивает одну из своих теорий?

– Ничего не могу вам сказать, – ответила она. – Мне самой ужасно интересно это выяснить. Думаю, сегодня вечером он покажет нам репетицию фестиваля.

Она посмотрела на два пропуска, которые держала в руке.

– Здесь указана половина восьмого, но думаю, мы могли бы туда подняться. Если двери еще закрыты, можно подождать в галерее.

Меня забавляло, что приглашение председателя художественного совета Руффано производит такое впечатление на преподавателя университета, да еще столь искушенного, как Карла Распа. Наверное, она занимает не слишком высокую ступень в служебной иерархии. Она напомнила мне тех туристов, которые получают билеты на папскую аудиенцию в Ватикане. Не хватало только вуали. Мы стали подниматься по лестнице, ведущей в галерею.

– Что, собственно, это за фестиваль? – спросил я.

– Ректор учредил его несколько лет назад, – ответила Карла Распа. – В здешнем университете факультет истории искусств невелик, он не имеет декана и находится в ведении самого ректора. Фестивалем руководит ректор совместно с председателем художественного совета. Он всегда проходит с потрясающим успехом. Каждый год выбирают какой-нибудь исторический сюжет, и студенты разыгрывают его в герцогских апартаментах, во дворе или в бывшем театре под дворцом. В этом году из-за болезни ректора организация фестиваля целиком легла на председателя художественного совета.

Мы поднялись на верхнюю площадку лестницы. Перед закрытыми дверями тронного зала уже собралась небольшая группа приглашенных. Они были молоды – скорее всего, студенты – и в основном юноши. Они спокойно, даже сдержанно переговаривались; не было и в помине той наигранной веселости, которая у меня всегда ассоциируется со студенческими собраниями. Карла Распа подошла к ним и с несколькими поздоровалась за руку. Затем она представила меня и объяснила мое положение при университете.

– Здесь все студенты третьего или четвертого курсов. С младших курсов никого не приглашают, – сказала она мне, после чего обратилась к молодым людям:

– Кто из вас будет принимать участие в фестивале?

– Мы все вызвались, – ответил юноша с густой копной волос и с бакенбардами, которого мои приятели Паскуале непременно окрестили бы "искусственником". – Но последнее слово за председателем. Если не соответствуешь стандарту, нечего и рассчитывать.

– Какому стандарту? – спросил я.

Студент с шевелюрой взглянул на своих приятелей. Они заулыбались.

– Очень жесткому. Надо иметь соответствующую физическую подготовку и уметь фехтовать. Почему? Понятия не имею. Таковы новые правила.

Здесь вмешалась Карла Распа:

– Прошлогодний фестиваль, которым руководил сам ректор, был просто великолепен. Разыгрывалось посещение Руффано папой Клементом, и профессор Бутали исполнял роль папы. Парадная дверь была открыта, и студенты в костюмах папской гвардии внесли ректора во двор, где его встретили герцог и герцогиня. Герцогиней была синьора Бутали, а герцогом – профессор Риццио, декан педагогического факультета. Костюмы были восхитительны.

При звуке поворачиваемого в замке ключа мы все устремились к тронному залу. Двустворчатые двери широко распахнулись. Стоявший у входа студент – я решил, что это студент, – проверял пропуска. Должно быть, он выдержал испытание по физической подготовке. Он был сухощав, с резкими чертами лица и напоминал мне одного профессионального футболиста из Турина. Возможно, если бы мы повели себя как-то не так, председатель художественного совета привлек бы его в качестве вышибалы.

Через тронный зал мы направились в комнату херувимов, откуда доносились приглушенные голоса. Атмосфера стала еще больше походить на атмосферу папской аудиенции. У входа в комнату херувимов стоял еще один досмотрщик. Он отобрал у нас пропуска. Я почувствовал себя несколько обделенным – пропуска, как и знаки различия, придают некий статус. Затем я с удивлением увидел, что электрический свет в комнате херувимов выключен. Комната освещалась факелами, которые отбрасывали чудовищные тени на потолок и шафрановые стены, придавая всему мрачную, жуткую таинственность, пробуждающую образы средневековья и в то же время странно волнующую. В бесценном камине, во времена моего отца священном и неприкосновенном, пылали огромные поленья. Извивающиеся языки пламени словно магнит притягивали взгляд.

Отбрасывая тени на потолок, факелы и пламя камина почти не освещали наших соседей, отчего было невозможно отличить гостей от хозяев. Все выглядели молодыми, почти все были мужчины. Казалось, что несколько молодых женщин присутствуют здесь из милости.

Огромная комната постепенно заполнялась людьми, но толпы не было, и когда мои глаза привыкли к свету факелов, я увидел, что мы и те из собравшихся, кого, видимо, допустили сюда впервые, в нерешительности собрались группами, в то время как остальные ходят свободно и уверенно, пересекают просторную комнату и изредка поглядывают на нас с вялым и слегка презрительным любопытством завсегдатаев этих покоев.

Но вот стоявший у входа человек закрыл дверь. Повернулся к ней спиной и застыл с бесстрастным лицом, скрестив руки на груди. Мгновенно наступила тишина. У кого-то из женщин сдали нервы, она истерически хихикнула, но ее спутники тут же ее одернули. Я бросил взгляд на Карлу Распа. Она протянула руку, схватила меня за пальцы и судорожно сжала их. Ее безмолвное напряжение передалось мне, и я почувствовал себя в ловушке. Если бы здесь кто-нибудь страдал клаустрофобией, для него не было бы исхода.