Книга Дела твои, любовь - Хавьер Мариас

Стоило ему пуститься в рассуждения — и он уже не мог остановиться. Ему явно нравилось размышлять вслух, он увлекался, перескакивал с одной темы на другую. Я встречала подобных людей. Среди писателей, с которыми сотрудничает наше издательство, тоже немало таких, кому недостаточно исписывать сотни страниц своими глупостями, своими нелепыми (или леденящими кровь, или слезливыми, или претенциозными) историями — других они, за редкими исключениями, почти не пишут, — им надо еще поразглагольствовать при всяком удобном случае. Но Диас-Варела не был писателем и его рассуждения не раздражали меня. Больше того, со мной всегда происходило то же, что и в тот раз, когда я встретила его в музее: он говорил, а я не сводила с него глаз, наслаждаясь звучанием его низкого и словно идущего откуда-то из глубины голоса, его длинными, не всегда логически выстроенными фразами. Иногда мне начинало даже казаться, что я слушаю не человеческую речь, а музыку, в звуках которой бесполезно искать смысл (например, искусную игру на рояле). Но на этот раз мне было интересно узнать, что же стало с полковником Шабером и мадам Ферро. И еще больше мне хотелось понять, почему эта короткая повесть Бальзака подтверждала правоту Диаса-Варелы в том, что касалось Луисы. Впрочем, если честно, то ответ на этот вопрос я уже знала.

— Ну и что же было дальше с полковником Шабером? — Он не обиделся на то, что я его прервала: знал о своей слабости и, возможно, даже был рад, что ему не дают слишком увлечься. — Его приняли обратно в мир живых, куда он стремился вернуться? Жена его признала? Он смог снова стать тем, кем был?

— Какая разница, что с ним было дальше. Это книга, и то, что в ней происходит, не имеет для нас никакого значения: мы забываем об этом, едва дочитав последнюю страницу. Важно то, над чем мы задумываемся, когда читаем эти сочиненные кем-то истории. Иногда литература дает нам больше пищи для размышлений, чем реальная жизнь. Она учит нас, и ее уроки не забываются. Ты и сама можешь узнать, что сталось с полковником, — тебе было бы полезно хоть изредка брать в руки что-нибудь кроме опусов современных авторов. Я дам тебе книгу, если хочешь. Или ты по-французски не читаешь? Есть перевод, но он плохой. Сейчас почти никто не знает французского. — Диас-Варела закончил французскую школу. Мы почти ничего не знали друг о друге, но это он мне сказал. — В истории о полковнике важно то, что его возвращение было несчастьем для всех. В первую очередь для его жены, потому что она давно живет новой жизнью, в которой полковнику нет места. Он для нее остался лишь воспоминанием, тускневшим с каждым днем. Он был мертв, он был похоронен где-то далеко, в братской могиле, вместе с другими солдатами, погибшими под Эйлау, — в битве, о которой десять лет спустя уже никто не помнил и не хотел вспоминать, прежде всего потому, что тот, кто отдал приказ начать эту битву, стал к тому времени изгнанником и влачил свои дни на острове Святой Елены. Страной правил Людовик Восемнадцатый, а новая власть всегда первым делом спешит стереть из памяти подданных все, что было связано со старой, и превратить тех, кто служил прежним правителям, в ностальгирующие полутрупы, которым милостиво дозволено догнить и исчезнуть с лица земли. Полковник с самого начала сознавал, что его возвращение — несчастье для графини. Она не отвечает на его письма, не хочет встречаться с ним. Она надеется сначала на то, что это чья-то злая шутка или что ей пишет какой-нибудь сумасшедший, вдруг возомнивший себя ее покойным мужем, а потом — что Шабер вернется на то заснеженное поле и там умрет еще раз, окончательно. Когда они наконец встретились и у них состоялся разговор, полковник, который так и не разлюбил жену за те долгие годы, что провел вдали от нее, после всех бед, которые перенес, спросил, — тут Диас-Варела открыл книгу на следующей закладке и прочитал (хотя цитата была такой короткой, что он наверняка помнил ее наизусть): — "Мертвецам не следовало бы выходить из могилы, верно?" Думаю, это можно понять и по-другому: "Мертвые совершают ошибку, возвращаясь?" По-французски это звучит так: "Les morts ont done bien tort de revenir? " — Я отметила про себя его прекрасное французское произношение. — Графиня лицемерно ответила: "О нет, сударь, нет. Не считайте меня неблагодарной. — И добавила:- Если полюбить вас вновь не в моей власти, я все же не забываю, чем я вам обязана, я могу предложить вам дочернюю привязанность". Бальзак пишет далее, что, выслушав ответ этого чуткого и щедрого человека, — и Диас-Варела снова процитировал из книги (как мне хотелось целовать его губы!): — "графиня бросила на него взгляд, исполненный такой горячей признательности, что несчастный Шабер готов был вернуться в братскую могилу под Эйлау". Надо понимать, он предпочел бы не причинять ей боли, не пытаться вернуться в мир, в котором ему больше не было места, он не хотел стать для нее кошмаром, не хотел быть привидением, не желал заставлять ее страдать. Он предпочел бы уйти и исчезнуть навсегда.

— Он так и поступил? Он сдался? Вернулся в могилу? Ушел? — засыпала я его вопросами, воспользовавшись паузой.

— Прочтешь сама. Но это несчастье — остаться в живых, когда для всех ты уже умер и твоя смерть стала историческим фактом, — является несчастьем не только для его жены, но и для него самого. Нельзя переходить из одного состояния в другое (в этом случае лучше сказать: из второго состояния в первое), и он вполне сознает, что он — труп: официально и наполовину реально. Он думал, что он труп, когда лежал в могиле и слышал стоны таких же, как он, стоны, которых не могут слышать живые. Когда в начале повести он появляется в приемной поверенного, один из помощников Дервиля или один из посыльных спрашивает, как его зовут. Он отвечает: "Шабер". — "Уж не тот ли полковник, что был убит при Эйлау?" — удивляется посыльный или помощник, и наше привидение спокойно и величаво подтверждает: "Он самый, сударь". А через некоторое время он сам говорит о себе то же, что посыльный сказал о нем: когда ему наконец удается лично встретиться с адвокатом и тот обращается к нему: "Сударь, с кем имею честь говорить?", — он отвечает: "С полковником Шабером". — "С каким полковником Шабером?" — спрашивает адвокат, и то, что он слышит в ответ, — чистая правда, как бы нелепо она ни звучала: "С тем, что погиб при Эйлау". В другом месте сам Бальзак называет его (хотя и в ироническом ключе) мертвецом: "Сударь, — обратился к нему покойник… " Полковник проходит через все испытания, что выпадают на долю человека, который не умер тогда, когда должен был умереть или после того, как он для всех уже умер. Изложив Дервилю свою историю, Шабер признается, — Диас-Варела полистал книгу в поисках нужной страницы: — "И поверьте, с того дня, да и сейчас еще временами, мне ненавистно мое собственное имя. Я желал бы не быть самим собой. Меня убивает сознание моих прав. О, если бы болезнь унесла с собой память о прежней моей жизни, я был бы счастлив!" Ты только вдумайся: "Мне ненавистно мое имя, я желал бы не быть самим собой. " — Диас-Варела не просто повторил эти слова, он словно подчеркнул их — казалось, эти слова были для него особенно важны. — Худшее, что может произойти с человеком (страшнее, чем сама смерть), и худшее, что человек может сделать другим людям, — это вернуться оттуда, откуда не возвращаются, воскреснуть не ко времени, когда его уже никто не ждет, когда уже поздно, когда живые уже примирились с потерей и привыкли жить без него или начали новую жизнь, в которой ему нет места. Самое печальное для того, кто вернулся, — это обнаружить, что он лишний, что его появлению никто не рад, что он нарушает уже сложившийся уклад, что становится помехой для тех, кого любит, и что они не знают, как с ним поступить.