Книга Белые мыши - Николас Блинкоу

Как-то я делаю попытку предостеречь их, говоря:

— Вас ничего не тревожит? Осано, похоже, на мели. Того и гляди, обанкротится, к тому же он вечно пьян.

Луиза не думает, что Осано чем-то отличается от любого другого дизайнера:

— Разве что пьет многовато. Вествуд несколько раз была на грани банкротства, даже Донна Каран. Это такие американские горки. Ты продаешься большой корпорации или находишь спонсоров, и у тебя опять куча денег.

Сообщают, что английская дизайнерша Луэлла Бартли подписала контракт с производящей аксессуары итальянской компанией «Боттега Венета», имеется также свеженький слух, будто «Луи Вюитон-Моэт-Хеннесси» вот-вот купит дом Ланвин, только что лишившийся своего главного дизайнера. Однако у Осано ситуация иная. Это не тот случай, когда месье Ланвин худо-бедно, а все-таки существует, приходит, нетвердо ступая, на заседания правления, пытается влиять на события. Я не могу представить себе никого, кто пожелал бы купить Осано, как не могу вообразить и Осано, приветствующего такое желание.

Большую часть ночей Осано проводит в Милане. Однако каждые два-три дня Винченте привозит его сюда и высаживает у «Гранд-отеля». Появляется он поздно, всегда после десяти. К этому времени Луиза уже, как правило, успевает прилепиться к какой-нибудь компании богатых молодых горнолыжников и нас с Биби покидает. Осано плюхается на одну из кушеток и посылает меня к бару за выпивкой. Прибегать к услугам официантов, медленно кружащих по вестибюлю, он не хочет. Похоже, в последние несколько недель он проникся еще пущей неприязнью к гомосексуалистам и готов на все, лишь бы уклониться от общения с барменом, единственным здесь голубым, который в шутку флиртует с ним. Возможно, законченным гомофобом Осано не стал, поскольку сцен он не закатывает и никого не оскорбляет. Просто внимание бармена, видимо, угнетает его, вгоняет в мрачное настроение, заставляя вертеть и вертеть на круглой картонной подставке бокал с «Катти Сарк».

Я спрашиваю у Биби, не кажется ли ей, что Осано мало-помалу съезжает с катушек. Она отвечает:

— Определенно. Но ты-то почему так решил?

— Он почти не разговаривает. Только бормочет что-то под нос, я как-то прислушался и обнаружил, что говорит он по-итальянски, так что я ничего не понял.

— Просто ему сейчас туго. Приходится много работать над нью-йоркским показом.

Луиза, та по-итальянски говорит превосходно — и пользуется этим, бродя по вестибюлю и настроив свои антенны на наркотики. Обнаружить компанию, у которой имеется кокаин, ей удается всегда, и скоро она ускользает в уборную. Я и не пытаюсь остановить ее, все равно не получится. Я как-то спросил у Луизы, стала бы она есть шоколад или трюфели прямо с толчка. Почему кокаин — единственный деликатес, потребляемый там, где люди мочатся? Она посмотрела на меня, как на умственно отсталого, и велела сменить пластинку. Не припоминаю, чтобы она хоть раз поговорила с Осано, и сомневаюсь, что ей известно, в каком состоянии сейчас пребывают его мозги.

Мне приходится провожать Осано по скользкой каменной дорожке от отеля до «рейндж-ровера». В один из вечеров он останавливается, и я решаю, что ему нужно отдышаться. Даже когда он начинает говорить что-то, я почти не прислушиваюсь — все равно не пойму. Но он все талдычит свое, и до меня наконец доходит — Осано задает мне вопрос: он хочет знать, получила ли Луиза от Аманды ван Хемстра окончательное подтверждение того, что Аманда выступит в его показе. Я киваю, говорю, что столковаться с Амандой сложно, но беспокоиться ему не о чем. Все вранье, от начала и до конца. На самом деле я и понятия не имею, разговаривала ли Луиза с Амандой после Парижа. Спрашивая Марию о телефонных звонках, она никогда Аманду не поминает. С другой стороны, она не поминает и Этьена, а я по какой-то причине, интуитивной, надо полагать, уверен — Луиза все еще поддерживает с ним связь. Не верится мне, будто их парижский разрыв был таким окончательным, как она утверждала.

После того как я успокаиваю Осано насчет Аманды, он с полминуты стоит, кивая. А потом говорит:

— Впрочем, теперь это, может быть, и не важно. Нью-Йорк, похоже, отменяется.

— О, — на миг я испытываю облегчение, потому что теперь ничто не мешает мне вернуться в колледж. Об Осано и его бизнесе я даже не думаю. Но тут до меня доходит: а как же Луиза? Может получиться, что я пропущу еще больше занятий, ведь возвращаться в Корнуолл она наверняка не захочет.

— Сестра знает?

Осано качает головой:

— Пока все туманно. Но мы потеряли место в «Брайант-Парк», а искать новую площадку уже поздновато.

Выясняется, что теперь все зависит от Фрэда, от того, сумеет ли он в ближайшие несколько дней найти достаточно денег.

Фрэд появляется здесь еще реже Осано. Первый молниеносный визит он наносит нам на пути из Женевы. Но, не проведя с нами даже пары часов, уезжает почти на два дня, вновь появляясь в Курмейере спустя долгое время после того, как Осано с помощниками перебираются в Милан. Когда бы Фрэд ни приехал, он неизменно знает, где мы. То ли это Мария для него шпионит, то ли он просто обходит кафе и рестораны, пока не отыскивает нас. Курмейер — городок маленький. По Фрэду никак не скажешь, что он разделяет тревоги Осано насчет денег. Если мы обедаем вместе, он заказывает блюда и забирает счет, успев еще уговорить нас попробовать две разновидности граппы. Я знаю, региональные различия значат в Италии немало, и потому предполагаю, что Фрэд северянин, уж больно много ему известно о местной еде и напитках. Однако, когда я его спрашиваю об этом, он трясет головой: нет. Он не из этих мест, а последние десять лет и вовсе провел в Штатах. Просто он рад, что снова оказался среди итальянцев.

Я Фрэду нравлюсь. Не знаю уж, чем я заслужил его дружбу. Чувство юмора у него суховатое, но таково же оно у Биби и Луизы, и то, что я его понимаю, вовсе не обязательно свидетельствует о существовании между нами каких-то особых уз. Когда Фрэд встревает в разговор сидящих за соседним столом сноубордистов, он важно кивает, расспрашивая их о «сальто-родео», «подхватах» и «группировке», — сыплет терминами с такой легкостью, что его собеседникам и в голову не приходит, будто он и понятия-то не имеет, о чем говорит. Завершив беседу, Фрэд пожимает плечами и поворачивается к нам троим. А мы, давясь хохотом, кусаем салфетки. В конце концов, я принимаю дружбу Фрэда такой, какова она есть, — ему просто-напросто нравится общество покладистых людей.

Я говорю Фрэду, что мой друг, Стэн, пришелся бы ему по душе.

Мы решаем пройтись до виллы пешком — это всего мили две; девушки уже укатили вперед на «рейндж-ровере». Фрэд идет не спеша, широко расставляя ноги, чтобы не подскользнуться на негусто посыпанной солью просеке. Идти с ним мне приятно, но я предпочел бы, чтобы он немного поторопился. Я начинаю мерзнуть, а он одет куда теплее меня — в пальто, в перчатках.

— Как твой приятель? — спрашивает он. — Его выпустили?

Ну, уж это-то Фрэду лучше знать. Он же следит за развитием дела — из-за страховки. Сообщаю, что Стэн уже вернулся в Лондон, в колледж. На прошлой неделе я пару раз разговаривал с ним. Правда, с тех пор я посадил батарейку его мобильника, так что он больше не может звонить мне и меня укорять. Да ему и не пришлось особенно стараться, чтобы я почувствовал себя виноватым в его аресте. Мне следовало дождаться его в институте. Однако и в этом случае мы могли бы разминуться. Судя по всему, Стэн, прежде чем заблудиться в коридорах, вошел в здание через задний ход. Оправдывался он тем, что не знал, на каком этаже находится кровельная терраса. Я спросил его — а на каком она обычно находится? Поинтересовался я и временем происшествия. Поскольку у меня такое ощущение, что все это было после показа, даром что начали мы его с большим опозданием.