Книга Против часовой стрелки - Елена Катишонок

Теперь в откромсанной части квартиры, то есть в тех же двух комнатах, стали жить всемером. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», — запело радио в Андрюшиной комнате, и трудно было не вспомнить детскую сказку «Теремок». Быль смело превзошла сказку, в которой, во-первых, жилплощадь не делилась, а во-вторых, заселялась по одному прописанному жильцу в единицу времени.

Самой наивной, как ни трудно в это поверить, оказалась мать. «Чего ж она „угол“ не ищет? — гневно вопрошала она. — Так и будет жить на всем готовом?!» Матрену можно было понять: ей приходилось спать на кухне.

Надежда внедрилась основательно, и говорить «на всем готовом» было не совсем справедливо. Она расторопно убирала, азартно хваталась мыть полы; откуда-то привезла на телеге дров. Эта инициативность быстро показала оборотную сторону, когда Надя яростно швыряла половую тряпку, если хромой свекор недостаточно тщательно, на ее взгляд, вытер ноги, или вызывающе хлопала дверьми, обнаружив у раковины брызги. Матрена несколько раз предупреждающе сдвигала брови, но невестка будто и не замечала сигнала. Во время очередного ее «выбрыка» мамынька с незабытой патрицианской властностью прогремела: «Не нравится — вон с моей квартиры! Отправляйся к батьке своему на хутор!» Надежда только рассмеялась, закинув голову: «Хозяйка нашлась! Да я тут прописана на законном основании!» Матрена остолбенела. Лицо, конечно, сохранила, то есть удалилась величественно в дочкину комнату, но сразу же отправилась к Тоне, чтобы вместе с ней и зятем найти управу на пригретую змею.

В юности Тоня и Надя дружили. Сохранилась фотокарточка группы жизнерадостных девах в форме женского батальона, и среди них два знакомых лица. Щегольская форма туго обтягивает молодые фигуры; сапоги нельзя назвать иначе как сапожками, такие они ладные и изящные. У всех старательно уложенный перманент, на котором чудом и заколками удерживаются кокетливые пилотки. Одним словом, полная боевая готовность.

На Тоню и была возложена задача урезонить нахалку, а также разузнать, сколько она «собирается жить в моем доме», как упрямо формулировала Матрена, хотя зять безнадежно качал головой: «Прописка, мамаша…»

В процессе переговоров подруги молодости сидели обнявшись на Андрюшином диване. Надя время от времени подносила к глазам платок, а Тоня поглаживала ее по плечу. Мамынька, проходя, покосилась на плотную фигуру невестки: «Ишь… ромовая баба». Наконец та прервала умиротворяющий Тонин шепот, поднялась во весь рост и сказала с досадой: «Жду, а как же! Так ведь на всех квартир не хватает, понимать надо!..», словно Тоня была виновата в нехватке квартир. Распрощались, однако, сердечно, и мамынька успокоилась: ждет. Что ж, и мы потерпим; да и не захочет долго в проходной комнате жить.

Здесь необходимо пояснение.

В прежней квартире двери всех комнат выходили в просторную прихожую. Теперь, в расколотом виде, квартира напоминала больного после лоботомии, исполненной плотничьим топором. Означенный топор бойко прорубил две новых двери, а прежние были замурованы, навсегда закрывая доступ к остальным комнатам, прихожей и… уборной, куда можно было теперь попасть, только выйдя на лестничную площадку и открыв дверь в соседнюю квартиру, которая образовалась в результате деления прежней.

Это называлось уплотнением, хотя Матрена использовала слова совсем другого лексического пласта, самым мягким из которых было «паскудство».

Как новые соседи ухитрялись жить без кухни, отсутствие которой едва ли в полной мере компенсировал туалет, для стариков оставалось загадкой…

В эйфории от успешного внедрения Надежда не сразу осознала, что живет отныне не в той квартире и даже не в той комнате, где жила до войны. Комната, оставаясь просторной и светлой, стала проходной, что сводило ее достоинства на нет. Привыкнуть к новой топографии было несложно, но мешало чувство обманутости, и выражение, словно ее обвели вокруг пальца, не сходило с Надиного лица. Мириться с этим она не собиралась, твердо рассчитывая, как сказали бы статистики, на естественное сокращение населения квартиры. Да, Надя ждала, но не изобилия квартир — откуда ж такому взяться? — а совсем другого: старики-то не вечны. Вон свекор в который раз в больницу ложится; Иркина дочка скоро, небось, замуж выскочит… Арифметика выходила приятная, а что подождать надо, так ничего, потерпим.

Да только ничего, ровным счетом ничегошеньки из этого статистического прогноза не вышло. Хоть старик худел и хирел, но помирать не спешил, что уж говорить о Матрене, и младше, и здоровей его. Тайка, золовкина дочка, десятилетку кончать не стала, а пошла работать, но не только не оправдала теткиных надежд на замужество и выписку из квартиры — от предвкушения Надино сердце сладко замирало, — а, наоборот, принесла в подоле, и куда? — в квартиру, которую Надя уже мысленно переустроила!..

Генька с Людкой подросли и ходили в школу. Ее собственные последние женские денечки стремительно утекали между пальцев, а проходная комната, вместо вымечтанной целой квартиры, держала крепко. В азарте своих планов Надя не заметила, как на комбинате, где она работала, очередь на квартиры разрослась пропорционально росту самого комбината: приезжали новые рабочие, селились в переполненные бараки, а у нее — прописка в городе, десять минут на трамвае до центра… Кинулась в исполком: семья погибшего фронтовика, мол, ютится в проходной комнате. Начальник квартирного отдела — прядь волос, как у Гитлера, спадает на лоб, двубортный пиджак заполнен животом, голос громкий и раздраженный — объяснил, что семьям пропавших без вести никаких привилегий не полагается. Когда Надежда пожаловалась на проходную комнату, начальник нахмурился, а потом опять повеселел: «Так вы же на общую площадь прописаны, гражданочка! Вот пусть придет ответственный квартиросъемщик…» Узнав, кем Надежде приходится ответственный квартиросъемщик, толстый возликовал: «Так вы же родня! Одна семья!..» — и ничего больше слушать не захотел.

Родня… Чирей и на своем боку, а родней не назовешь. Да кому объяснишь, что на собственные грабли наступила?!

…Каждое утро на пол с глухим стуком падал валик: сыну стал короток диван. Он окончил шоферские курсы, женился и привел в дом, то есть в проходную комнату, жену. К тому времени старики давно упокоились на Ивановском кладбище, Тайка съехала, оставив Ирине дочку, и можно было бы, наконец, воплотить в жизнь самую заветную мечту Надежды: поменяться комнатами с золовкой. Нас-то больше.

Ира отказалась.

…Пусть когда-нибудь в другой раз вспомнится этот морок, знакомый всем, кто жил в общих квартирах; сегодня не надо, сегодня Лелька звонила.

А тогда… Генька скоро развелся, оставшись жить с матерью и сестрой, которая как раз вышла замуж, будто нарочно для того, чтобы не нарушались законы «теремка». В положенный срок у Людки родился сын; правда, к тому времени брат снова женился и на этот раз ушел жить к жене.

Малыш, Андрюшин внук и Ирин внучатый племянник, спал на дядином диване. Достигнув определенного возраста, перерос диван и точно так же стал лягать под утро валик-долгожитель.

Надя продолжала работать на том же текстильно-красильном комбинате и ждала своей очереди на квартиру, которую обрела за несколько дней до пенсии, умело и любовно обставила и наслаждалась уютом почти два года. Наслаждалась бы и дольше, если бы не рак печени; не зря на вредном производстве молоко выдавали. А детям без молока не вырасти. Надя переехала сначала на новую квартиру, а вскоре на кладбище, оставив Ирине троих обитателей «теремка», чтобы не нарушать традицию, которая сложилась зимой сорок седьмого года и живет уже сорок лет.