Книга Гуру и зомби - Ольга Новикова

Вася молчал и тем самым делался соучастником.

Следующий момент инициации осуществлялся уже публично. Например, поднимались они на длинном эскалаторе «Маяковской», навстречу – симпатичная незнакомая парочка. Целуются.

– Отдай бабу! – негромко выкрикивает Борис.

А когда парнишка звереет от бессилия, бежит вверх по спускающейся вниз лестнице, Б.Л. безнаказанно добавляет:

– Отдай, зачем она тебе?

Пустячок, но за счет случайного встречного добыта энергетическая прибавка.

Еще эпизод. Все чуть не с рукоприкладством обсуждают, например, правильно ли судья назначил пенальти или принадлежит ли к литературе последний роман Рыбакова, а он вдруг совершенно невозмутимо и негромко шарахнет:

– Все-таки нет такой женщины, которая могла бы не дать Борису Леонидовичу.

Осаживал Борис и факультетских кумиров.

– А может быть, Дед просто дурак? Гениальный дурак… – говорил он про Васиного профессора, на семинар которого была допущена только студенческая элита.

Вгонял Василия в краску, представляя незнакомым как своего друга и самого башковитого на дневном отделении журфака. «Светлая голова у парня!»

Чуть не снесло крышу от таких комплиментов.

Чуть…

Ведь через несколько месяцев после знакомства Борис Леонидович поделился с опекаемым салагой самой главной своей тайной: «Между нами… Где-то в глубине души я понимаю, что все, кроме меня, говно…» – и так проникновенно, почти любовно посмотрел в глаза, что и обижаться неудобно.

А использовались-то всего лишь элементарные составляющие любого гурения – беззастенчивая лесть, хамско-ватое высокомерие… Женское кокетство покоится на этих же двух китах.

Борис временами приправлял свои реплики здоровой долей молодого цинизма:

– Правда, совесть… Слова, слова, слова… Лично я исхожу из того, что наша профессия – это игра. И играть в нее надлежит по возможности виртуозно.

Виртуозно!

Вот главное, что запало в Василия. Всякий свой репортаж или статью выстраивал он исходя из этой задачи. Пригодилось потом и в бизнесе.

Семестр за семестром желторотый юнец ходил хвостом за раскованным предводителем. Если б не практика на берлинском телевидении – может, и не отцепился бы.

Лучше все-таки в детстве переболеть всякими там корью, ветрянкой, синдромом зомби. Вьюноши выздоравливают тяжелее и с потерями.

Василий с тех пор сторонился лидеров-харизматиков. А когда во взрослой жизни не по своей воле налетел на Нестора и разбился, то стал присматриваться к другим гуру.

Вспомнил про Бориса – и вдруг… На ловца и зверь бежит – как-то в воскресенье за домашним обедом включил радио, чтобы разбавить одиночество. Слышит знаменитые имя-отчество. И вдруг зазвучал баритон со знакомой трещинкой… После перерыва на новости ведущая повторила регалии Бориса Леонидовича. Удивили. Передовой чиновник от образования, из тех, кого зовут в либеральные программы. Вещал лысым, сутулым голосом:

– По долгу службы я часто бываю в школах, иногда частных, где первый взнос порой превышает двадцать тысяч долларов. Фантастическая сумма. И абсолютно непонятно, почему в таких школах образование не на порядок, не на десять порядков лучше, чем в обычных. Поэтому никак нельзя ставить в прямую зависимость содержание образования, знания детей от количества потраченных денег. Я, опять же по долгу службы, возглавляю медальную комиссию Москвы и снова убедился в этом. В столице сегодня пять тысяч двести медалистов, то есть награждается каждый двадцатый выпускник. Это потрясающий вообще результат, если оглядываться на проценты и формальные результаты…

И так целый час. «По долгу службы», ничего личного.

Бывший частник против нынешних… Цифры, цифры, цифры… предсказуемые выводы. А эти «двадцать тысяч долларов»… Косвенное признание в собственной бедности.

Раньше Борис от денег не зависел. И чужие мнения не повторял. Когда был молодым учителем, еще и лукавил: «Школа у нас хорошая… – И, выдержав паузу, добавлял: – Вот только дети ее портят».

Жаль, фонтанирующий остроумец реформировался в вялого трюиста.

А в молодости почти серьезно объявлял: «Да, долго шло человечество к тому, чтобы в моем лице явить апофеоз свободной личности».

И эта личность теперь – министерский клерк средней руки…

А…

Стоп, дальше вспоминать было уже совсем неинтересно.

Гуру и зомби. Две стороны одной монеты, которой расплачиваются за уютную монохромность, то есть за желание все упростить до одного цвета, до одной правды – от тебя она исходит или от другого, не суть важно.

Василию захотелось подумать об этом не за компьютером: с клавиатурой бескорыстный разговор невозможен. Эта резервация – только для работы.

Настоящее дело – это жизнь, которая не делится на отсеки. Голова работает всегда. Самая толковая мысль может посетить, когда в полном одиночестве и расслабухе покачиваешь лыжами на фуникулере, который тащит тебя на снежную вершину.

Подумывая как-то, не завести ли свой личный блог, почитал он чужие. Несколько. Например, со страстью и с неглупой иронией описывает дочка уборщицы из его конторы, как в один день на нее свалилось тридцать три несчастья: выкрали кошелек с отпускными, когда она покупала дорогущую шапку, которая на следующий день облысела, облетела, как одуванчик. А по дороге домой она еще и поскользнулась и сломала ногу.

Сто пятьдесят «комментов» с сочувствиями.

Вроде бы полная открытость, откровенность. Но нет… Дочь уборщицы утаила главное: как ей больно из-за того, что муж ушел к подруге, присвоив их общий магазин. Василий случайно об этом знал. Мать советовалась с ним, можно ли хоть что-то вернуть. Мужа не стоило, а обе кражи, описанная и скрытая, была обстряпаны так ловко, что в рамках закона ничего нельзя поделать.

В общем, все пользуются ЖЖ, чтобы казаться, а не быть. Имитируют дневниковую исповедальность, а на самом деле чего-то хотят от других. Чаще всего – объявить: я есть, заметьте меня… Тонет, захлебывается человек безвестностью…

ЖЖ – это не дневник. Настоящий, бескорыстный дневник пишется пером и в тетрадке, которую после смерти завещают уничтожить, не читая.

И хотя он собирался писать не для себя, а для Юны, все равно компьютер не годится. Для Юны – это интимнее, чем для себя…

Поищем.

В ящике гостиничного стола – только белая бумага формата А4. Листы, изначально предназначенные для чужих глаз. Юнины глаза никак не чужие.

Порыскал в чемодане. Где-то там – почти чистый ежедневник на прошлый год в коричневом кожаном переплете. Пахнет Лелиной «Дюной». На первых двух страницах она успела записать номера чьих-то телефонов, потом шел список тех, кто поздравил ее с шестым годом, а дальше, до конца – чистые листы. Видимо, она либо потеряла этот талмудик, либо поменяла на другой, более компактный для дамской сумки.