Книга Игуана - Георгий Миронов

А его срам куда деть? Его не закопаешь с Сабиной в могилу.

И долгие зимние вечера в тихом Эскориале ему будут слышаться неровное дыхание любовников, резвящихся на прогретом солнцем мраморном полу патио, и песня без слов Сабины, пережившей оргазм.

– Тебе было хорошо? – каждый раз спрашивал её Локк, закончив свои изощренные и умелые ласки.

– О, да, ты был гениален и божественен. Как всегда. И мне было очень хорошо.

И потом она засыпала, доверчиво уткнувшись сопящим носиком в его плечо, и легкой ношей для его предплечья была её прелестная головка.

Он был уверен, что удовлетворял Сабину как мужчина. Но счастье, наслаждение, восторг ей давал этот парень с черной, покрытой волосиками родинкой под лопаткой.

Из его ниши волосики на родинке не были видны. Но он почему-то был уверен, что видел и их. Столь велико было его желание убить и её, и его в ту минуту, столь велика была его ненависть к ним…

Локк вышел из патио Сабины, прошел затемненной колоннадой первого этажа дворца, по узкой лестничке поднялся на второй этаж центрального корпуса, прошел по темному прохладному коридору, увешанному испанскими рыцарскими доспехами. В полутьме таинственно поблескивали толедской сталью сабли и шпаги, кинжалы и стилеты, а те, что были в ножнах, радовали глаз изысканной орнаментикой, сканью, гравировкой.

Он на минуту остановился, подошел к стене, вынул из ножен широкий в лезвии охотничий нож из Толедо, середины XIX века, стилизованный под век ХУП. Опустил нож лезвием вниз. Клинок мягко и тускло сверкнул в полутьме коридора.

– Нет… Не дождетесь… – криво усмехнулся Локк. – Конечно, приятно видеть мертвого, поверженного врага… И, наверное, алая кровь на белоснежном теле Сабины будет выглядеть очень живописно… Но нет… Ни он сам, ни наемный убийца не коснутся тел любовников… Да… – решился он, – они умрут. Но… Но… Словом, они умрут, а он должен жить – во имя сына. И, хотя он виртуозно владел и шпагой, и стилетом, он не будет их убивать. Не будет сражаться на дуэли, с этим плебеем. У него кроме сильной руки есть ещё и сильная воля. И голова – достаточно мудрая, чтобы выстроить хитроумный план мщения, и остаться в стороне.

У него слишком много дел, слишком много планов… Не говоря уж о воспитании сына…

Планов, планов…

Проходя темным коридором, в котором на стенах висели второстепенные картины его коллекции, как правило, ещё не отреставрированные, – принадлежавшие кисти неизвестных художников испанской школы, он на минуту задержался перед «Мадонной с младенцем» кисти, как предполагалось, неизвестного мастера круга Франсиско Сурбарана.

– Вот, и эту картину надо бы отдать опытному реставратору. Есть у сией доски своя – тайна.

Он на минуту закрыл глаза. А когда, как ему показалось, открыл, то вместо затемненного коридора-галереи в техасском Эскориале увидел перед собой обшарпанную стену с портретами Ленина и Троцкого, канцелярский стол и несколько обшарпанных стульев, за столом сидел председатель Реввоенсовета Туркестана бывший балтийский матрос Иван Защепин и, отставив в сторону мощную, покрытую густым рыжим волосом кисть правой руки с зажатой между пальцами самокруткой и огромным якорем во всю тыльную часть, обнажив ровные крупные зубы, весело хохотал:

– Ну, ты даешь, товарищ, мать твою за ногу, инженер из дружественной нам пролетарской Америки…

– А что? – обиделся Локк. Он уже хорошо говорил по-русски, хотя и с мягким акцентом. Языки вообще легко давались Роберту – он свободно владел кроме родного английского ещё испанским, итальянским и французским, а теперь вот, поработав пару лет в Туркестане, ещё и русским.

– Да я не о том, о чем ты, – хохотал, немного глумясь над тупостью американца, Иван Защепин.

– А я тебе говорю, товарищ Защепин, что ящик спирта за эту картину, – хорошая цена…

Тут уж к смеху Ивана Защепина присоединились и другие члены Реввоенсовета – товарищи Петр Слободяник, Самуил Шварц и Хабибулла Тайшиев. Впрочем, Хабибулла смеялся за компанию, так как не понимал, о чем собственно, речь. Он вошел, когда спор американского инженера с хлопкоочистительного комбината и председателя Реввоенсовета уже был в разгаре. Но Хабибулла был человек умный, медресе закончил, ему давно было ясно, что и русские, и американцы – люди в принципе малоумные и поступки у них – труднообъяснимые. Пока они здесь – надо их терпеть. А уйдут, и забудет Хабибулла и этого придурка Ивана Защепина и этого непонятного Роберта Локка.

– Ну, ладно, не понял, – и ладно. Щас я тебе, инженер, все это дело растолкую. Айрат, – крикнул он мальчику лет 16-ти заглянувшему в комнату, где заседал Реввоенсовет Ходжента. – Неси из кладовой бабу.

– Какой баба, начальник? – переспросил Айрат.

– Бабу с мальцом, картину, что там – в углу валяется.

Через минуту Айрат внес в комнату большую картину, изображающую мадонну с младенцем.

– Тут что до революции, в этом здании, было? – спросил Локк, внимательно всматриваясь в аляповатую картину.

– Александровское юнкерское училище, что же еще, – ответил Айрат.

– Странно, как такая «картинка» могла висеть в юнкерском училище, – подивился Роберт.

– Картина и не висел в училище… Тут, когда банда Курбан-курбаши в город вошла, немного, так, мало-мало, дома русских дворян и купцов ходили, барахло собирали, сюда в училище несли. Потом, когда красные конники к город подошли курбаши самое ценное в хурджуны взял, и ушел в Афганистан. А кое-что осталось. Хозяева приходил, что свое находил – брал. Эта картинка никто не брал. Может, хозяин убит, может, в Россию от курбаши бежал, может в Афганистан от вас, красных конников, уходил с курбаши… Кто теперь скажет? Ничья картина, я так думаю.

Ну, ничьего в рабоче-крестьянской стране, где, понимаешь, справедливость и правильная власть, нету… Ты понял, Айрат? Все теперь народное.

– И картинка с бабой?

– И картинка. Можем оставить у себя. Только вешать её негде. Рядом с портретами товарищей Ленина и Троцкого – революционная сознательность не позволяет. А в соседней комнате, где красные конники вашего племени отдыхают, знание ситуации не дает. Меня как учил комиссар Поливин, – не обижай религиозные чувства местного населения. А местное население по Корану, значится, не уважает, когда живого человека на картине рисуют. Так, Айрат?

– Так, командир.

– Вот и выходит, что надо нам эту картину поменять.

– Как поменять? – удивился Айрат.

– А на ящик спирта для революционно сознательных бойцов. Вам, мусульманам, обратно вино пить нельзя, так что – нам больше останется.

– А, нет, командир, Аллах вино запрещает пить… А про спирт Аллах ничего не говорит.

– Ах-ха-ха… Молодец. Правильный ответ. Ну, что, братва, меняем бабу с парнем на ящик спирта? Вот, инженер с хлопкоочистительного грозится, что сегодня в вечеру и доставит.