Книга Американский герой - Ларри Бейнхарт

— Знаете, сэр, довольно трудно называть верховного главнокомандующего Джорджем. Я не могу себе это позволить, поскольку по-прежнему в душе остаюсь десантником.

— Расслабьтесь, Дэйв. Лучше расскажите мне, чем вы занимались в армии.

Видя, что игра складывается именно так, как он ее запланировал, Хартман делает свой ход и достает туза.

— Сказать по правде, сэр, я тоже был пилотом. На истребителе.

— Мать твою за ногу! — восклицает президент — ему не приходило в голову, что какой-то еврей мог служить в Корее и быть пилотом истребителя. — И сколько у тебя было вылетов?

— Пять боевых.

— Почему так мало? — спрашивает президент.

— Мне пришлось совершить посадку в океане. Не то чтобы меня сбили. У меня была неисправность системы подачи топлива, когда загорелся двигатель. И мне пришлось катапультироваться. Еще не долетев до земли, я увидел, как взорвался мой самолет. Слава Богу, хоть со спасателями повезло. Меня вытащил военный вертолет с авианосца. Вы же знаете, сэр, что такое болтаться в холодном океане и думать, не последний ли это день твоей жизни. Или, может, уже первый на том свете?[30]Но спину во время приводнения я повредил себе довольно основательно. Вправить ее так и не удалось, и я был демобилизован.

— Значит, вы понимаете, насколько валено, чтобы Америка оставалась сильной? — спрашивает президент.

— В мире нет ничего важнее, — отвечает Хартман. — И не только для Америки, но и для всего человечества.

И вот опять представлялась возможность подумать о роли случая: этот Хартман, стремившийся втереться в доверие президенту, говорил именно то, что президент хотел от него услышать. Но, скорее всего, эти трое — третьим был уже почивший Этуотер — просто одинаково воспринимали сущностные вещи. Возможно, заведи Хартман речь о банковских ставках, необходимости поддерживать семейные ценности или о своей преданности идеалам свободной торговли, президент бы и не обратил на него внимания. Но тут он говорит:

— У меня есть одна идея. Вы помните Ли Этуотера?

— Еще бы! Он всегда вызывал у меня восхищение.

— Он оставил мне докладную записку. Мы с ним были хорошими друзьями, — добавляет Буш. — Самый хороший плохиш на свете. Как мы с ним оттягивались! К вам он тоже хорошо относился. Вы слышали, как он играет блюзы на гитаре?

— Он был замечательным человеком.

— Так вот, перед смертью он высказал очень важную вещь. Он сказал, что вы сегодня являетесь воплощением Голливуда. А когда друг пишет вам предсмертную записку, надо сделать то, что надо. Но мне придется взять с вас обет молчания.

— Клянусь! Как американец и морской десантник.[31]

— И я даю вам слово десантника Соединенных Штатов, что не смогу сказать вам больше, чем скажу, — отвечает президент. Вероятно, именно в этот момент начинает действовать халцион. По крайней мере должен был начать в соответствии с замыслом президента.[32]

Президент умолкает и пытается сформулировать то, что было предложено Этуотером. Потом ему внезапно приходит в голову мысль — а не записывают ли их разговор. Естественно, не иностранные шпионы, а его собственные сотрудники. Стоит только вспомнить о Никсоне. Произнесенное слово всегда являлось источником угрозы. И хотя они договорились с Бейкером никому не показывать записку Этуотера, в данном случае это представляется самым безопасным. Все просто и ясно. И президент залезает в свой карман.

— Я хочу, чтобы ты на это взглянул, — говорит президент и протягивает записку Хартману. Лимузин минует ворота и въезжает на территорию аэропорта. И Хартман читает, пока машина движется по гудроновому покрытию к авиалайнеру номер один.

Он всегда восхищался тем, как Эту отер раздавил Дукакиса. Ли каким-то образом догадался о том, что Америка 1988 года проголосует против сексуально агрессивных темнокожих. Именно он тогда руководил президентской кампанией и поэтому мог предлагать существенности то, что считал нужным. А что ему еще оставалось делать, думает Хартман. Ведь большинство вообще не способно соображать, а те, кто умеет это делать, предпочитают не пользоваться своими способностями. Они прячутся за дымовой завесой общепринятой морали и выдают душещипательную сентиментальность за глубокомыслие. Ли не собирался превращаться в такого морального урода. И правильно делал.

Но эта докладная записка переводила Этуотера в совершенно иной разряд людей. Ее содержание выходило за пределы интеллектуальной честности и требовало настоящей отваги. С помощью этой записки Этуотер доказывал, что является достойным учеником Сунъ-Цзы, Клаузевица и Макиавелли. И будь он жив, Хартман бы ему низко поклонился, как кланяются на Востоке учителю, достойному подражания.