Книга Война на истощение - Владимир Дудченко

Полещук дозвонился до бригады, коротко сообщил дежурному офицеру о том, что с ними случилось, что водитель убит, и попросил прислать машину в палестинский госпиталь. Солдат-санитар, по приказу доктора, принес русским крепчайший, цвета дегтя, чай с лепешками. Примерно через час приехал газик командира пехотной бригады…

— Искяндер, где мистер Василий? — с тревогой в голосе спросил Сафват у Полещука, лежавшего с мокрой тряпкой на лбу на топчане штабного блиндажа. — Лежи, лежи, азизи,[60]— добавил он, увидев, что Полещук силится подняться.

— В Каир повезли, в госпиталь, — ответил Полещук, все же опустив ноги на пол. — Ему хуже стало, сказали — контузия… Ты не волнуйся, мужик он крепкий, будет жить…

— Так, а ты почему здесь? Я же вижу, что тебе тоже досталось.

— Да ерунда, Сафват. Царапины. И потом сам Василий сказал мне остаться — кто-то же должен быть здесь. Из наших. Ну, позвонить, ежели что…

Комбат вытащил пачку «Клеопатры» и вопросительно посмотрел на Полещука: — курить-то тебе не вредно?

— Курить вредно всем. А мне, больному, — можно. Давай! Я же вообще без всего остался: ни сигарет, ни еды, ничего…

— Да знаю я, рассказали о ваших подвигах. — Сафват посмотрел на «Порт-Саид» с двумя обоймами, лежащие около топчана. — Чай, кофе, Искяндер?

— Спасибо, Сафват, уже напоили. Слушай, а нет чего-нибудь покрепче?

Сафват ничуть не удивился и со словами: «Ну, эти русские! Есть кое-что для тебя», достал фляжку и протянул Полещуку. — Хлебни, припас на всякий случай.

Кое-что оказалось выдержанным виски. Полещук сделал пару глотков и лег на топчан. Голова его закружилась, лоб покрылся испариной. Сафват наклонился над переводчиком: — Тебе плохо?

Он повернулся ко входу в блиндаж:

— Эй! Как там тебя? Солдат! Санитара сюда! Быстро!

Пока бегали за санитаром, Полещук оклемался. Он поднял голову, повернулся к Сафвату и сказал:

— Все нормально. Дай закурить.

Прибежавшего сержанта-санитара послали прочь, а Сафват, наконец, успокоившись, затянулся «Клеопатрой» и по своему обыкновению выдал пословицу: «Евм асаль ва евм басаль»[61]— Понимаешь, Искяндер?

— Что-то про белую и черную полосы, сладкое и горькое, — уловил смысл Полещук и провалился в успокоительную бездну…

…Пробуждение было тяжелым. Машину трясло, голова болталась как тряпичная. Полещук огляделся. Он полулежал на заднем сиденье машины, за рулем был подполковник Сафват. Выгоревшее хаки комбата на спине было потемневшим от пота. Полещук с трудом сел и посмотрел в окошко: там тянулась залитая солнцем безжизненная пустыня.

— Сафват, куда едем?

— А, очнулся, русский герой, — комбат повернулся к Полещуку, — домой едем, в Каир. Там фляга, азизи, выпей воды.

Полещук нашел флягу, отвинтил крышку и глотнул воды. Ему стало немного лучше. Сафват оглянулся: — Как себя чувствуешь? Нормально?

— Да. Слушай, а можно остановиться на минуту?

— Понял. Just a moment,[62]— почему-то по-английски сказал Сафват и затормозил. — Иди, только быстро.

Быстро отлить не получалось. Полещук выкарабкался из машины, пошел на подгибающихся ногах на обочину, расстегнул ширинку. Сафват тоже вылез из газика и, прищуриваясь, смотрел на небо.

— Давай, Искяндер, скоренько. Немного осталось…

— Мы, что подъезжаем?

— Да. Скоро Каир…

… Наконец появилась цитадель Мухаммада Али с алебастровой мечетью, это уже был Каир. Поплутав по незнакомым Полещуку переулкам и визгом тормозя на перекрестках, Сафват припарковался у трехэтажного дома в Имбабе.

— Приехали, лейтенант! Выходи!

— Сафват, мне же в Насер-сити.

— Я сказал: выходи! Искяндер, тебе нужна помощь. Мы приехали ко мне домой. Выходи, не волнуйся! Здесь уже мои проблемы…

Полещук вылез из газика и вместе с комбатом направился в дом. Поднялись на второй этаж и Сафват, открыв входную дверь, вдруг куда-то исчез. Полещук очутился в большой комнате, обставленной по-арабски. Грубо говоря, в ней ничего не было, кроме ковра на полу с кучей разноцветных подушечек, пары-тройки пуфов и журнального столика. К которому и присел Полещук, пододвинув пуф. Удивительно: никого и ничего. Полещук прислушался: где-то за стеной звучала арабская мелодия. И все. «Ну, попал», — подумал Полещук, — и стал ждать.

Сначала появился какой-то арабский мужик-египтянин, поздоровался, произнес непонятную фразу и исчез. Полещук насторожился: что будет? В голове промелькнула мысль о египетской контрразведке, мухабарат, но эту мысль Полещук тут же отбросил — в доме Сафвата такое маловероятно. «Хотя, черт его знает, что вероятно в чужой стране, а что — нет, — решил он. — Откуда я могу знать, в каком доме нахожусь?»

Тихая музыка убаюкивала до предела уставшего Полещука, глаза закрывались, он стал клевать носом и не заметил, как задремал…

Проснулся Полещук оттого, что кто-то легонечко потрепал его за плечо. И сразу не врубился, где находится, и что за люди стоят возле него. На Полещука удивленно, и с неподдельным состраданием смотрела миловидная женщина в европейском платье с косынкой на голове; рядом с ней стояла смуглолицая улыбающаяся девушка с высокой грудью и огромными агатовыми глазами, одетая в мини; за ними, чуть в стороне — двое пожилых мужчин, в одном из которых Полещук узнал человека, уже заходившего в комнату.

Пока Полещук мучительно пытался сообразить, кто эти люди, в комнату стремительной походкой вошел Сафват, чисто выбритый, одетый в белоснежную рубаху, благоухающий английской лавандой.

— Искяндер, знакомься, — сказал он. Это — Али-эффенди, мой тесть, и Камиль, брат жены.

Сафват подвел вставшего с пуфа Полещука, сморщившегося от боли в ноге, к мужчинам, поочередно пожавшим ему руку и выразившим сочувствие случившимся с их гостем. Потом Сафват повернулся к женщине и девушке.

— Моя жена Муна и дочка Вафа.

Обе церемонно протянули руки русскому переводчику, Вафа еще больше заулыбалась, потом смущенно опустила глаза.

— Искяндер, ты не смотри, что она так взросло выглядит. — Он взял девушку за руку. — Ей всего 15 лет. Маленькая еще. — Сафват засмеялся, а Вафа совсем смутилась и со словами: «Ну, тебя, папа!» вырвала свою ручонку и стала за спиной у матери.

Глядя на чистенькое и ухоженное семейство комбата, Полещук ощутил дискомфорт: он стоит перед ними в грязном, вонючем от пота хаки и запыленных сапогах, со ссадинами на лице… Несмотря на то, что ему удалось чуть-чуть привести себя в порядок в бригаде, видок был, конечно, еще тот, неподобающий для русского офицера-переводчика.