Книга Заговор «Аквитания» - Роберт Ладлэм

– Ничего страшного. Я уже говорил тебе: просто я оказался рядом.

– И все же на его месте вполне мог бы быть и та. В газетах писали, что он умер у тебя на руках.

– Я первым оказался около него.

– Ужас!

– Я уже видел такое раньше, Рене, – тихо напомнил Конверс.

– Что и говорить, ты подготовлен к такому лучше остальных.

– Не думаю, что кто-то может быть готов к этому… Но теперь все в прошлом. Ну а как ты? Как дела?

Маттильон покачал головой, изобразив на своем суровом, обветренном лице полное отчаяние.

– Франция – самый настоящий сумасшедший дом, но мы умудряемся оставаться на плаву. Из месяца в месяц выдвигаются все новые и новые планы, проектов теперь столько, что их не уместить на полках архитектурных ведомств, но авторы их вцепляются друг другу в горло во всех правительственных коридорах. Суды полны исков, и наше дело процветает.

– Рад это слышать. – Официант принес заказ, и оба они только молча кивнули ему. Маттильон не отрываясь смотрел на Конверса. – Нет, я действительно рад за тебя, – продолжил Джоэл. – Мы ведь там у себя питаемся всякими слухами.

– Потому ты и оказался в Париже? – Француз испытующе вгляделся в Джоэла. – Наслушался историй о нашем пресловутом подъеме и махнул сюда? Ну что ж, ничего особенного, как ты понимаешь, не происходит, все сильно смахивает на прежнее. До поры до времени. Большинство частных предприятий открыто финансировалось правительством. И естественно, государственные чиновники оказались неспособными управлять ими, боюсь, что теперь нам придется за это расплачиваться. Именно это и беспокоит тебя, а вернее, твоих клиентов?

Конверс сделал небольшой глоток.

– Нет, я здесь совсем по другой причине.

– Я вижу, ты чем-то встревожен. Пустой болтовней меня не обмануть. Уж слишком хорошо я тебя знаю, так что выкладывай начистоту: почему это так “важно”. Именно это слово ты употребил в телефонном разговоре.

– Сказать-то сказал, но, пожалуй, это сказано слишком сильно. – Джоэл допил содержимое стакана и потянулся за сигаретами.

– Нет, друг мой, по глазам вижу, что темнишь. Да и взгляд У тебя озабоченный.

– Ну уж не знаю, что ты разглядел в моих глазах. Как ты сам заметил, я просто устал. Целый день с одного самолета на другой, а тут еще эти чертовы задержки. – Он взял зажигалку, но ему пришлось дважды щелкнуть ею, пока появился огонек.

– Мы болтаем всякую ерунду. В чем дело? Конверс наконец прикурил и, стараясь придать своему голосу самое невинное звучание, спросил:

– Ты знаешь частный клуб под названием “Непорочное знамя”?

– Знаю, но я в него не вхож, – посмеиваясь, ответил француз. – Я был всего лишь молоденьким жалким лейтенантиком, прикомандированным к юридической службе, в задачу которой входило придать видимость законности тому, что мы там вытворяли. Вот именно – только видимость. Убийство у нас считалось легкой провинностью, а насилие и вообще поощрялось. “Непорочное знамя” – прибежище ее les grands militaires[7]и тех, кто достаточно богат и достаточно глуп, чтобы выслушивать, как они трубят о своих подвигах.

– Мне нужно встретиться с человеком, который приезжает туда обедать три или четыре раза в неделю.

– А почему бы тебе просто не позвонить ему?

– Он меня не знает и не должен знать, что я хочу с ним встретиться. Все должно произойти как бы случайно.

– Да? Так решили “Тальбот, Брукс и Саймон”? Что-то не похоже на них.

– Совершенно справедливо. Но нам приходится иметь дело и с теми, с кем не хотелось бы его иметь.

– А-а… Значит, нечто вроде миссионерской работы. И кто же этот человек?

– Обещаешь сохранить это в тайне? Никому ни слова, понимаешь?

– А разве я болтлив? Если человек этот связан с нашей фирмой, я честно скажу, чтобы ты не рассчитывал на мою помощь.

– Справедливо. Речь идет о Жаке Луи Бертольдье. Маттильон высоко поднял брови, и на этот раз изумление его не было притворным.

– Его императорское величество во всем его великолепии, – тихо рассмеялся француз. – И горе тем, кто думает иначе. Ты начинаешь с верхнего эшелона, так, кажется, говорят у вас в Нью-Йорке. Мы не ведем с ним дел. И вообще, мой друг, он не из нашей команды. Тоже ваше выражение.

– А почему?

– Он вращается в кругу святых и воителей. Воителей, которые могли бы оказаться канонизированными, и святых, вполне достойных быть воинами. Кто рискнет вмешиваться в их дела?

– Ты хочешь сказать, что его не воспринимают всерьез?

– О нет! Он воспринимается очень серьезно теми, у кого есть время и желание штурмовать абстрактные вершины. Он – столп, Джоэл, неколебимый монумент, триумфальная колонна, высеченная из мрамора. Его считали де Голлем, но только не способным на уступки, и многие говорят о нем с ностальгией.

– А сам ты что скажешь на все это?

Маттильон нахмурился, а потом с чисто галльским легкомыслием пожал плечами:

– Трудно сказать. Бог свидетель – страна нуждалась в сильной личности, и очень может быть, что именно Бертольдье мог бы вывести ее на более правильный курс, но время было неподходящим. Елисейский дворец превратился в подобие императорского двора, всем надоели королевские эдикты и имперские проповеди. Теперь, правда, от этого мы избавлены. Но на смену им пришли пошлые банальности, изрекаемые от имени народных масс. Глупо сожалеть о том, чего не произошло, но, как я полагаю, ошибка Бертольдье состояла в том, что штурм политического Олимпа он предпринял в слишком юном возрасте.

– А его связь с ОАС? С салановцами в Алжире? Они ведь полностью дискредитировали себя и считаются национальным позором.

– Подобная трактовка нуждается сейчас в пересмотре, это, хотя и неохотно, признают даже самые ярые интеллектуалы. Учитывая то, что происходит сегодня в Северной Африке и на всем Ближнем Востоке, события во французском Алжире Бертольдье, пожелай он того, мог бы использовать в качестве козырной карты. – Маттильон умолк, задумчиво потирая подбородок. – А если так, то с чего бы, скажите на милость, “Тальботу, Бруксу и Саймону” чураться Бертольдье? Не отрицаю, в глубине души он ярый монархист, но одновременно он считается и олицетворением чести. Он величествен и даже помпезен, но, исходя из всего сказанного, вполне приемлем как ваш клиент.

– Просто до нас докатились кое-какие слухи, – сказал тихо Конверс, в свою очередь пожимая плечами в знак своего якобы пренебрежительного отношения к слухам.

– Бог мой, но не о женщинах же идет речь? – со смехом воскликнул Маттильон. – Господи, когда же вы, американцы, повзрослеете?

– Нет, дело не в женщинах.

– А в чем же?