Книга Четвертая жертва сирени - Виталий Бабенко

Впрочем, мы и без рынка вскорости оказались в районе весьма сомнительном, чтобы не сказать — трущобном. Я знал, что в прошлом по этой части Самары не раз летали красные петухи. Слобода и прилегающие улицы всякий раз отстраивались заново, и надо сказать, что иные каменные строения выглядели теперь вполне выразительно. Но все же большей частью глазам открывались облупленные и даже какие-то захватанные домишки с треснутыми окнами, подозрительные трактиры, более походившие на притоны, и лавки, в которых торговали явно не восточными сладостями. А пуще всего меня смущали обитатели здешних мест. До чрезвычайности сомнительные типы, которых спутник мой именовал «горчишниками». По его словам, так в Самаре называют обывателей, не желающих состоять в ладах с законами. Ну ладно, пусть горчишники… Припомнил я, что попадалось мне это словечко в газетах.

Шел я настороженно и чрезвычайно жалел, что мой старый шестизарядный Кольт остался в доме Ульяновых, на дне баула. Владимир же словно получал удовольствие от прогулки по этому малоприятному месту. Лицо его раскраснелось, глаза блестели, все поведение «нашего студента» выражало живейший интерес к окружающим. А меня волновало лишь одно: почему отставной полицейский поселился в столь малопригодном для жилья месте, и как так получается, что самарские власти по сей день не уничтожили эту клоаку?

Наконец мы приблизились к дому, который, следует признать, выглядел опрятнее других. Подошли к крыльцу.

— Вот тут он и проживает, — сказал Владимир.

Господин Иконников распахнул нам дверь тотчас после того, как молодой Ульянов коротко постучал. Словно стоял он все это время по ту сторону и ждал нас, глядя в дверную щель. С Владимиром он поздоровался как со старым знакомым; на меня же взглянул вопросительно. Я представился, бывший полицейский агент кивнул с отсутствующим выражением лица, протянул мне руку. Рука его была холодна как лед.

Лет Иконникову можно было дать и шестьдесят, и семьдесят. Густые седые волосы, аккуратно расчесанные на прямой пробор; кустистые брови, под которыми металлически поблескивали серые глаза; глубокие носовые складки, щеки в морщинах, и при этом — совершенно гладкий высокий лоб. Бывший агент был одет в белую коленкоровую[24]рубаху с косым воротом и дымчатые плисовые штаны.

Иконников пригласил нас в свой «кабинет» — так он назвал крохотную комнату, каморку даже, большую часть которой занимали дощатые книжные полки, тянувшиеся до потолка, и колченогий стол. Зеленое сукно стола было изрядно испещрено чернильными пятнами, на двух углах лежали стопами исписанные листы.

Хозяин освободил два табурета, также занятых бумагами и папками, предложил садиться, после чего перешел за стол и тоже сел — дождавшись, пока мы воспользовались приглашением. Вообще, все его поведение являло собою смесь услужливой предупредительности и холодного любопытства, разбавленную презрительным отношением к окружающим. Не только к нам, замечу я, но и, судя по некоторым словам, к человечеству вообще.

— Африкан Сидорович, — начал Владимир, — есть у нас до вас дело. Помнится, рассказывали вы мне об одной категории преступников, кажется, «батраковцах».

— Ну да, рассказывал. — В металлических глазках бывшего агента блеснул интерес. — А что это вы вспомнили, батюшка мой? Да еще так вспомнили, что безо всякого предупреждения в гости к старику пожаловали.

Владимир усмехнулся.

— Что без предупреждения — прошу нас простить. А все же вы расскажите-ка еще раз об этих душегубах. Очень я хочу, чтобы Николай Афанасьевич вас послушал.

Иконников с деланной неохотой пожал плечами.

— Да что уж там, — сказал он. — Извольте. Значица так, батюшка мой, — обратился он теперь уже ко мне. Судя по всему, этот Африкан Сидорович всех величал «батюшками», без разбора возраста. — Есть тут на Волге между Самарой и Сызранью, но сильно ближе к Сызрани, село, а с недавних пор железнодорожная станция, называется Батраки. Вот из этого села самые что ни на есть страшные душегубцы и выходят. Смертоубийство у них от отца к сыну передается, как семейное ремесло. Умеют они человека на тот свет спровадить так, что никакой самый что ни на есть зоркий доктор не усмотрит причины. Батраковцы-то эти… у них там даже испытания устраивают старики молодым — чтобы, значица, проверить: годится парень для душегубства или еще неискусен? Вот выходит он на проезжую дорогу. Остановит кого, спросит, вежливо так спросит — дескать, табачкуто не найдется, господин хороший? Да и отойдет тотчас. А господин хороший вот так-то столбом постоит несколько секунд да и наземь грохнется. Доктор приедет, посмотрит — сердце остановилось. А на самом деле сердце ему шилом батраковец остановил, так-то…

Я похолодел. Даже на какой-то момент позабыл о своей дочери. Иконников описал ту самую сцену, свидетелем коей я оказался позапрошлой ночью на пароходе! Африкан же Сидорович между тем продолжил как ни в чем не бывало:

— И ведь что удивительно, батюшка мой, даже капельки крови не выступает наружу! Потому как ежели хоть капля крохотная проступит — старики, которые мастера по этому делу, заставят молодого еще учиться: дескать, не освоил ты, парень, искусство наше. Так-то вот. Кого угодно они на тот свет спровадят, за малую плату, любого сословия и знатности, еще и шутить любят — перед Богом все равны, говорят.[25]

— Погодите! — воскликнул я. — Погодите! Выходит, что я был свидетелем убийства?! Выходит, что при мне вот так вот запросто, прости Господи, человека убили, а я даже и не заметил ничего ровным счетом?! Это же…

Иконников вопросительно взглянул на Владимира. Тот пояснил:

— Николай Афанасьевич вчера прибыл в Самару на «Фельдмаршале Суворове». И там он случайно стал свидетелем внезапной смерти судебного пристава Ивлева. От остановки сердца. — Далее Владимир поведал бывшему полицейскому агенту рассказанную мной историю.

Иконников посмотрел на меня с холодной улыбкою.

— Что же, все верно. Значица, свидетелем убийства вы и были, батюшка мой, — сказал он невозмутимо. — И, как верно изволили сказать, ничего не заметили. Такие они, батраковцы-то.

Владимир вновь вмешался в разговор.

— На самом деле нас интересует совсем другое, — сказал он. — Вот вы изъяснились — сердце шилом останавливают…

— Именно шилом, господин Ульянов, — подтвердил Иконников с видимым удовольствием. — Причем очень тонким шилом, специально закаленным. Что вас так удивило? Точно зная, куда целить, убийца выверенным коротким движением наносит смертельный удар. Использование шила, кстати вам скажу, не требует особенной силы, это ведь не нож, не кинжал какой-нибудь, даже не ланцет. И, как я уже доложил, отверстие получается махонькое, не всякий доктор заметит.