Книга Жду ответа - Дэн Хаон

Люси подала заявления в три университета: Гарвардский, Принстонский, Йельский.

Только они ее привлекали — самые знаменитые, самые крупные…

Воображала себя в кампусах — стоит под статуей Джона Гарварда перед Юниверсити-Холлом, бежит через двор Маккоша в Принстоне с книжками под мышкой, идет по Хиллхаус — авеню в Нью-Хейвене, «красивейшей улице в Америке», согласно буклетам, по пути на прием в президентском доме…

Впервые появляется робко — у нее нет красивых нарядов, но это абсолютно не важно. Одежда простая, темная, скромная, можно даже сказать, загадочная. В любом случае вскоре все, подобно Джорджу Орсону, оценят ее тонкое остроумие, острую чуткость к абсурду, колкие комментарии в аудитории. Вместе с ней в комнате общежития будет жить какая-нибудь наследница, и, когда Люси, наконец, стыдливо признается, что она сирота, ее, может быть, пригласят на каникулах в Хэмптоны,[23]на мыс Код, куда-нибудь вроде того…

О таких фантазиях Джорджу Орсону не расскажешь. Он весьма критично относится к своему обучению в Лиге плюща,[24]хоть часто упоминает об этом. Придерживается не слишком высокого мнения о тех, с кем пришлось там общаться. «Смехотворная демонстрация привилегий, — говорит он. — Сплошь принцы и принцессы, наряжаются и жеманничают в ожидании, когда займут предназначенное им по праву место в первом ряду. Боже, как я их ненавижу!»

Он говорил ей это вскоре после того, как они вступили в интимную связь во время весеннего семестра в выпускном классе, когда она лежала в его постели, отвернув лицо, думая, что ей, должно быть, придется порвать с ним, уехав в Массачусетс, Коннектикут или Нью-Джерси. Объявить об этом, когда придут, наконец, сообщения о принятии, — будет больно, но в конечном счете, вероятно, к лучшему.

Через несколько дней по почте пришел первый отказ. Она обнаружила письмо, вернувшись из школы — Патрисия была на работе, — и села за кухонный стол, чувствуя на себе взгляд свысока материнской коллекции фарфоровых статуэток «Счастливые моменты». Круглоголовые детишки с огромными глазами, почти без рта и носа, читают вместе книжку, сидят на гигантском кексе, обнимают щенка, расставленные в пластиковом шкафчике с полками, который мать купила в аптеке. Люси развернула листок, разложила перед собой и разгладила. Хотелось бы сообщить иное решение, было сказано там. Хотелось бы ее принять. Примите наши наилучшие пожелания.

Оглядываясь назад, она не понимает, почему была так уверена. Правда, почти в каждом классе получала высшие оценки — средний выпускной балл подпортила всего пара В+ по французскому у любезной, но непрощающей мадам Фурнье, которая никогда не одобряла ее произношение и артикуляцию. Она покорно вступала в разнообразные клубы: Национальное общество почета, «Будущие бизнес — лидеры Америки», «Модель Объединенных наций» и так далее. Попала в 94-й процентиль на отборочном тесте.

Теперь оказалось, что этого недостаточно. Джордж Орсон прав: надо раньше рассчитывать, со средних классов школы, даже с начальных; пожалуй, еще раньше. К тому времени, когда достигнешь возраста Люси…

Другие два письма с отказом были получены на следующей неделе.

Она знала, еще не вскрывая. Слыша с улицы глухой сердитый лай соседской собаки, наконец, одно распечатала и догадалась о содержании с первого слова.

«После…»

Накрыла лист ладонью, зажмурилась.

Так старалась. Несмотря на гибель родителей, несмотря на кошмарную ситуацию дома — пустой холодильник, счета, которые они с Патрисией еле-еле оплачивали на скудные деньги, заработанные сестрой в супермаркете, и остатки родительской страховки, пока обе питались готовыми замороженными блюдами, супами в банках, омерзительными хот-догами и начо[25]из супермаркета, которые приносила с работы Патрисия; не говоря уже о том, что у нее нет ни сотового телефона, ни плеера, даже компьютера, как почти у любого нормального ровесника…

Несмотря ни на что, она шла вперед — можно даже сказать, с определенным достоинством и изяществом; можно даже назвать ее героиней, — ежедневно шла в школу, по вечерам выполняла домашние задания, писала работы, поднимала руку в классе, ни разу не заплакала, ни разу не пожаловалась на то, что с ней происходит. Разве это не считается?

Видимо, нет. Ладонь по-прежнему закрывала текст, Люси смотрела на руку, как на выброшенную в сугроб перчатку.

Она ошибалась. Начинала понимать. Жизнь, к которой она продвигалась, в которой себя представляла, мысли и ожидания, которые всего пару недель назад были столь ощутимыми и весомыми, — все зачеркнуто и уничтожено. Онемение распространяется от ладони к предплечью, к плечу; лай по соседству как бы материализуется и застывает в воздухе.

Будущее — большой город, где она никогда не бывала. Город на другом конце страны, к которому она ехала на заднем сиденье машины со всем своим имуществом, следуя четко отмеченным на карте маршрутом, потом остановилась в зоне отдыха и увидела, что его больше здесь уже нет. Город, куда она направлялась, исчез — может, его тут и не было: если остановиться и спросить дорогу, служитель на заправке тупо на нее посмотрит. Даже не поймет, о чем идет речь.

«Прошу прощения, мисс, — вежливо скажет он, — по-моему, вы ошибаетесь. Никогда о таком месте не слышал».

Ощущение потери.

В одной жизни был город, куда едешь. В другой это лишь выдумка.

Не тот момент жизни, который приятно вспомнить, однако он невольно вспоминается. Одно из тех событий, которые не поймет Джордж Орсон, одно из того, чего она ему никогда о себе не рассказывала. Невозможно описать беседу с «членом приемной комиссии» в гарвардском офисе, когда она расплакалась.

«Вы не понимаете, — сказала Люси и не просто всхлипнула или заскулила: все тело словно опустело, в голову и лицо вонзились толстые иглы, острые булавки, сердце и легкие сжались. — У меня нет ничего, никого, — сказала она. — Я сирота, — сказала она, и губы потеряли чувствительность, и она почему-то подумала, будто сейчас ослепнет. Пальцы дрожали. — Мать и отец погибли», — сказала она, и в горле как бы разверзлась обширная рваная рана.

Вот каково реальное горе — прежде она его по-настоящему не испытывала. Все мгновения печали и грусти, пролитые в жизни слезы, уныние и меланхолия — дело настроения, проходящий скулеж. Горе — совсем другое.

Она выронила телефонную трубку, зажала ладонью рот, из которого вырвался устрашающий беззвучный выдох.

И когда Джордж Орсон через несколько недель предложил уехать вместе с ним из города, это показалось единственно разумным решением.