Книга Опаленные войной - Богдан Сушинский

Чтобы подавить наконец сопротивление «Беркута», немцы специально сделали несколько артналетов именно на этот дот, а бомбардировщики трижды сбрасывали бомбы прямо на его «крышу». Кроме того, противник установил на противоположном берегу три орудия, которые по очереди, а потому почти непрерывно, расстреливали дот прямой наводкой.

Однако так продолжалось недолго. Вскоре одно орудие вместе с обслугой сумели уничтожить гайдуки Крамарчука; другое, по указанным из дота координатам, подавили артиллеристы дивизиона. Третье казалось неуязвимым и словно бы завороженным. Оно все еще продолжало обстрел, но наученные горьким опытом немецкие пушкари после каждых трех-четырех выстрелов старались менять позиции, что давало гарнизону «Беркута» хоть какую-то передышку.

Впрочем, паузы эти позволяли всего лишь отдохнуть от осколков металла и камня, которыми враг непрерывно осыпал амбразуры дота, но не от самого боя, ибо, как только умолкали вражеские орудия, оживали орудия дота: артиллеристы вновь и вновь принимались выбивать немцев с острова и обстреливать подходы к мосту, где враг все еще пытался навести переправу. И то, что, казалось бы, уже расстрелянный и подавленный «Беркут» упрямо оживал, начинало бесить врага. А значит, снова артобстрел и снова откуда-то появлялись два-три звена бомбардировщиков.

Уже сгущались сумерки, когда фашисты еще раз попытались форсировать реку, теперь уже сразу в трех местах: в черте города, с острова и чуть-чуть севернее дота «Беркут». Как только замысел противника прояснился, Громов по телефону отозвал роты Горелова и Рашковского из укрытий, попросив их при этом соединиться и занять позиции на подходах к доту со стороны реки, чтобы таким образом поддержать обескровленный батальон прибрежной линии.

— Что ты, стратег-Македонский, раскомандовался? — проворчал Рашковский, услышав эту просьбу. — Здесь тоже есть офицеры. Постарше и поопытнее.

— И тем не менее, настаиваю, чтобы рота заняла отведенный ей участок обороны, — холодно парировал лейтенант. — И напоминаю, что это вы приданы гарнизону дота, а не наоборот.

— Что-то я не помню такого приказа.

— В таком случае, командиры батальона и полка быстро напомнят его, — чеканил слова Громов. — Сегодня же.

И вдруг поймал себя на том, что Рашковский прав. Приказа о придании его роты гарнизону дота нет. И кто кому подчиняется — неясно. Хотя, по логике, центр обороны — дот.

— Ничего, досидишься ты в своем бетонном гробу, — бросил трубку старший лейтенант, не дождавшись конца его размышлений.

«Амбиции? Зависть? — недоумевал Громов. — Очевидно, и то и другое. Нашел время!»

— «Беркут», «Беркут», — послышался в трубке голос комиссара батальона капитана Гогоридзе как раз в тот момент, когда фашисты достигли берега в районе острова. — Помоги Родовану. Противник зажал его. Того и гляди — зацепится за берег напротив острова.

— Понял. Одно орудие по десанту с острова, — приказал Громов Кожухарю, который исполнял роль посыльного и ординарца. — Но севернее дота ситуация тоже не лучше, товарищ комиссар. Там десант растянулся уже на полкилометра.

— Знаю, дорогой, и там не легче.

— Так, может, следует ввести в бой вторую линию?

Вопрос был задан слишком резко. Но Гогоридзе оказался человеком сдержанным. К тому же он учитывал ситуацию, в которой все они оказались.

— Продержись, Громов, продержись, — почти ласково попросил он, смягчая не только тон лейтенанта, но и свой резкий грузинский акцент. — Тут, понимаешь, в тылу у нас… около тысячи фрицев. В основном эсэсовцы. В бой с ними уже вступил какой-то потрепанный батальон, однако в помощь ему пришлось бросить большую часть нашей второй линии. Пушкари тоже развернулись. Долбят фрицев в долине. Спешат, боятся, чтобы эта саранча не разлетелась.

— Откуда же она взялась?

За время его командования комиссар батальона уже наведывался в «Беркут», но Громову казалось, что настоящее их знакомство еще только должно было состояться. Эти встречи были продиктованы желанием обоих побольше узнать не друг о друге, а о том, что происходит в городе, укрепрайоне, стране и, соответственно, в доте, на участке, в соседних ротах. К тому же все это время они находились в окружении бойцов: комиссар старался, чтобы его информация сразу доходила до как можно большего числа бойцов.

— Часть из них форсировала Днестр где-то южнее, — объяснил он появление в тылу укрепрайона немцев. — Ночью просочились. Ну а другая часть — парашютисты. Так что ситуация — сам видишь.

— Вижу.

— На тебя надежда, Беркут. Главное — не подпускай немцев к доту.

«Не подпускай! — хмыкнул Громов. — Легко сказать».

Но вслух произнес только то, что обязан был произнести офицер:

— Не подпустим, товарищ капитан.

16

Какое-то время пулеметчикам дота и бойцам прикрытия действительно кое-как удавалось охлаждать фашистов, удерживая их подальше от берега. Но постепенно поддержка пехоты ослабевала. Не получая подкреплений и боеприпасов, окопники просто-напросто выдыхались. И вскоре Громов уже видел, как десятка два зеленоватых фигур появились возле окопов, ворвались в них и завязали рукопашную. В это время из-за прибрежной линии появились еще пятеро-шестеро фашистов, потом еще и еще.

«“Первых трех солдат, ворвавшихся в траншеи противника, я бы объявлял святыми. Хоть после смерти, хоть прижизненно, — вспомнились ему слова отца, сказанные им однажды после учебного фильма о боях на финляндском фронте, который они вместе смотрели в клубе училища. — Три солдата в окопе противника — это как три ангела победы”. Интересно, как бы он отнесся к тем трем “ангелам”, которые только что ворвались в прикрывающий меня окоп? Как к ангелам поражения? Но при этом восхитился бы их подвигом?»

В последнее время Андрей не раз пытался представить себе отца здесь, на передовой, на берегу Днестра, в своем доте. Пытался… Но не мог. Потому что теперь он знал: чтобы представить себе человека в бою, его нужно хотя бы раз видеть… в бою.

Ему, конечно, верилось, что и здесь отец оставался бы таким же суровым, сдержанным и трезвомысляшим, каким он привык видеть его всегда, с детства; каким рисовал его в своем воображении, исходя из рассказов друзей и просто коллег отца. И все же… сейчас Андрею не хватало хотя бы нескольких минут, проведенных с полковником Громовым здесь, в доте. Для него это было бы очень важно не как для сына, а как для офицера. Который и стал им исключительно из подражания отцу.

— Товарищ лейтенант! — вырвал его из оцепенения Кожухарь. — Командир пехотного батальона убит!

— Ну и?.. Там что, не осталось ни одного офицера? — Произнеся это, Андрей вдруг уловил, что говорит тоном полковника Громова, его голосом, с его интонациями.

— Не знаю. Может, осталось. Батальон просит помощи. Нужно помочь ликвидировать прорыв!

Громов трубки не взял. И так все ясно. Командир батальона убит, силы батальона на исходе. Что к этому мог добавить пехотный офицер, требовавший его к трубке.