Книга Восточный вал - Богдан Сушинский

— Надо б выйтить, — первым не выдержал бородатый мужик в гражданской рубахе навыпуск, которого в бараке называли Божьим Человеком и почитали за старосту. — Дело хоть и небожеское, — глядя себе под ноги, прогудел он густым сипловатым басом, — но мастеровое. А на всякое принудное дело кто-то должен согласиться. — И ступил два шага вперед.

— В центре этого городка должен восстать эшафот, — продолжил свою речь гауптштурмфюрер Штубер, лишь краем глаза проведя Божьего Человека, — восходя на который, обреченный любовался бы творением истинных мастеров, а не думал о какой-то там гнусной «воровской» петле да о спасении презренной жизни своей, которая и так непростительно затянулась. Сразу же обещаю, что казнь мастеров, которые будут возводить этот шедевр, мы на несколько дней отстрочим. А может быть, даже отменим и переведем творцов виселицы в другой барак.

Когда впереди строя уже стояли восемь плотников, Штубер отыскал взглядом все еще остававшегося во втором ряду Отшельника и, мрачновато ухмыльнувшись, покачал головой:

— Нехорошо, красноармеец Гордаш, скрывать от общества свой талант, не позволительно! А ведь мне сказали, что вы не только талантливый резчик по дереву, но и прекрасный плотник. Поэтому выбор у вас небольшой: или в строй плотников или сразу же на виселицу. На ту, примитивную, которую сварганили, если только я правильно произношу это слово, какие-то пропойцы-ремесленники.

— И надо б выйтить! — опять пробасил Божий Человек, по прежнему глядя себе под ноги — Мастер, он и на эшафоте — мастер.

Стать в строй висельничных дел мастеров эсэсовец Гордашу не позволил, а сразу же указал на место справа от себя. Затем поставил рядом с ним Божьего Человека. Всем остальным велел протянуть руки вперед, ладонями вверх, пытаясь определить по ним те настоящие, мастеровые. Обладателем их стал худощавый жилистый мужичок, с лицом, щедро иссеченным оспой, который назвался Феданом. Причем никто так и не уточнил, что это — имя, фамилия или деревенская кличка.

— Начнете, благословясь, завтра на рассвете, — обратился Штубер к Божьему Человеку, давая понять, что воспринимает его за старшего. — Сроку вам три дня. И петли тоже должно быть три, слабость у меня к этой цифре. Спешить не надо, но и тянуть с таким богоугодным делом тоже не стоит. Столбы и доски вам подвезут. Старую виселицу ты видел, но вот тебе снимки еще трех виселиц, — извлек он фотографии из нагрудного кармана, — которые в разные времена верно служили палачам в разных концах света. Причем это классические, тюремные виселицы, но разных конструкций. Если ваша висельничная группа предложит свой собственный чертеж, — перевел он взгляд на Отшельника, — возражать не стану, сочту за честь присоединить его к своей коллекции фотографий и рисунков около ста виселиц: от обычных веток и фонарных столбов до вбитых в стену мясных крючьев и оскорбленных висельничными петлями благородных богемских люстр.

— Господи, прости его душу, — не удержался Божий Человек, однако на Штубера эта его реплика никакого впечатления не произвела.

— Кстати, — продолжил он, — есть в моей коллекции даже фотография повешенного на поперечине придорожного креста с распятием. Думаю, что вам, Отшельник, как специалисту по распятиям — во всяком случае, так мне представил вас один местный полицай, — этот образец будет особенно интересен.

Отшельник пренебрежительно взял у эсэсовца фотографию и, стараясь не смотреть на повешенного, внимательно, взглядом профессионального резчика, осмотрел тело распятого Христа. Работа действительно была неплохая, чувствовалось, что резец находился в руках человека, знающего толк и в приемах работы скульптора, и в строении человеческого тела, и в библейских текстах.

18

Услышав у себя за спиной какое-то едва уловимое движение, О’Коннел оглянулся. В ту же минуту из-за тяжелой голубой портьеры возник личный секретарь премьера Роберт Крите. Выслушивая кровожадные наставления своего патрона, он взволнованно потирал руки и с иезуитским наслаждением ухмылялся, явно одобряя его исконно иезуитскую тактику.

Иезуитскому ордену, считал он, немыслимо повезло, что во главе английского правительства оказался человек, явно отстраненный от институций ордена, но предельно преданный его идеям. Не зря в свое время настоятель иезуитского монастыря, в котором Крите проходил «испытание философским молчанием», не раз сожалел, что в наши дни в Ордене иезуитов все меньше оказывается… самих иезуитов. И призывал вербовать истинных иезуитов «не по вере, а по складу своего характера и способу жизни».

Именно к таким «иезуитам от Бога» относился и сам Черчилль. Крите хоть сейчас готов бы мысленно «увидеть» его во главе британского отделения Ордена. И не только потому, что миру уже известно имя английского премьера, а потому что в образе «брата Уинстона» миру явился бы обновленный образ иезуита средины двадцатого столетия, которого так не хватает молодым иезуитам для достойного подражания.

— …Если же в числе выданных вами следственной комиссии рейха, — продолжал тем временем премьер-министр, — на виселице окажутся люди, которые искренне хотели избавиться от фюрера, то будем считать, что им не повезло дважды. Первый раз — когда у них хватило тупости и бездарности допустить Гитлера к власти, а второй, — когда у них не хватило смелости и таланта избавиться от него.

— …И заметьте, господин генерал, что это уже фраза, достойная того, чтобы остаться в анналах истории, — все же не удержался от комментариев иезуитский монах Крите, хватаясь при этом за лежавшую на столике, между портьерой и дверью, записную книжку, в которую все подобные фразы он обычно вносил стенографической скорописью.

Черчилль и О’Коннел взглянули на него с одинаковым удивлением, однако Критса это не обескуражило.

— Если позволите, сэр, я хотел бы высказать несколько соображений по поводу задуманной вами операции.

— Мы внимательно слушаем вас, Крите.

— С одной стороны, мы должны как можно больше людей бросить в костер гитлеровской инквизиции, но, с другой стороны, мы должны показать всему миру, что значительная часть германского народа жаждет избавиться от ненавистного фюрера. Скажем, у фюрера все еще создается впечатление, что церковный клир то ли окончательно подавлен идеями нацизма, то ли остался в стороне от заговора. Так же как и ученое сообщество. Однако мы-то помним, что в мае сорок второго года уже упомянутый вами, господин премьер, пастор Дитрих Бонхеффер при поддержке доктора Ганса Шенфельда вновь попытался связаться с нашим правительством, используя в качестве посредника англиканского епископа Джорджа Беллу, с которым встретился в Стокгольме. Но дело даже не в этом, — поспешно добавил секретарь, уловив нервное движение Черчилля, которому хотелось сделать его доклад более лаконичным.

— А в чем же? — тактично, но тоже нетерпеливо спросил генерал.

— Самое важное заключается в том, что пастор Бонхеффер осчастливил Беллу довольно пространным списком наиболее влиятельных заговорщиков.

— Даже так?! — воспрял духом Черчилль, самодовольно переглядываясь с генералом О'Коннелом. — Мне приходилось слышать о «списке Бонхеффера», но…