Книга Музы дождливого парка - Татьяна Корсакова

— Идико мне, моя любовь!Согрей меня!

Голособещает блаженство,рубиновыйбраслет гипнотизирует,а от разливающегосяпо мастерскойсвета головаидет кругом.За этот светСавва готовпростить своейЭвтерпе все.Он уже простил...

Эвтерпа,его муза. Еетело такоежаркое, чтобольно касатьсяруками. И жадные,до крови, поцелуи.В ее глазахотражение егособственногобезумия. А взанесеннойруке его нож...Коварная, коварнаямуза, посмевшаяподнять рукуна своего творца.

Жизньпокидала телоАдели медленно,утекала тепломиз онемевшихрук, выпивалакраски из истерзанныхпоцелуями губ,гасила светв удивленнораспахнутыхглазах. Тогда,четыре годаназад, в темнойподворотнеСавва не успелрассмотреть,как это бывает,как жизнь уступаетместо вечности,но сейчас времябыло на егостороне. Онгладил своюмузу по выцветающейщеке, жадноловил губамипоследнийвздох, впитывалв себя тот свет,который подарилаему ее смерть.

Всебя Саввапришел тольконочью. В темноймастерской,среди залитыхкровью картин,в объятияхсвоей мертвоймузы. Тело билозноб то ли отсовершенногозлодеяния, толи от вновьначавшейсялихорадки, ноголова работалаудивительноясно. Пришловремя сказатьпрошлой жизни«прощай». Прошлойжизни, прошлыммузам, Парижу.Смерть Аделиему с рук несойдет, нужнобежать.

Саввасобиралсябыстро, несмотряна лихорадкучудовищнуюслабость. Деньги,драгоценностиАдели, документы,картины и наброскиАмедео, кое-чтоиз своих работ,только то, чтоможно уложитьв дорожнуюсумку. Все, онготов к переменам!Осталась лишьсамая малость...

Оранжевыеязычки пламенирадостно лизнулихолст, сердцесжалось отболи, рука сосвечой дрогнула.Уничтожениесобственныхкартин —почтидетоубийство.Но по-другомуникак. Огонь— самыйлучший сообщник,огонь сотретулики, лица,воспоминания.Огонь оставитпосле себя лишьдва до неузнаваемостиобгоревшихтела. Если всесложится удачно,его даже нестанут искать.Возможно, в«Ротонде»кто-нибудь издрузей-художниковподнимет в егопамять рюмкуполынной настойки,навернякакто-нибудьобрадуетсяего безвременнойкончине, вероятно,его картинывырастут вцене, как некогдавыросли в ценекартины несчастногоАмедео. Жальтолько, что он,Савва, этогоне увидит...

*****

Натазаговорилане сразу, выждала,когда хлопнетдверь библиотеки.

— Увас есть дляменя какая-нибудьинформация?—спросилаона, всматриваясьв темноту заокном.

— Нетакмного,каквамхотелось бы!—Крысоловвернулся кдивану, усталооткинулся наспинкустула. —Ноодно я могусказать наверняка:в вашем доменет никакихпризраков.

— Ав павильоне?Вы были в павильоне?

— Был.— Онкивнул. —Тамтоже все чисто.

Затаившаясяна задворкахпамятичернаятень сновавсплыла передвнутреннимвзором. Этатеньсовершенноточно не былагаллюцинацией.

— Выв этом абсолютноуверены? Высделали все,что должны былисделать?

— Ясделалвсе,и даже больше.Я играл на флейте...

Ониграл на флейте!Самонадеянныймальчишка,начитавшийсявсяких шаманскихкнижек и возомнившийсебя бог вестькем!

—Господи!да при чем тутвашафлейта? —Какни стараласьНата, но скрытьраздраженияей не удалось.

— Каквыдумаете, почемуменя называютКрысоловом?—Егосовсем не обиделоее раздражение,возможно, дажеразвеселило.

— Яне привыклазадумыватьсянадтакими...надтакимиглупыми вопросами.

— Естьтакая сказка,вы должны еезнать, в нейКрысолов игрална дудочке, ивсе крысы сбегалисьна ее звук. Мояфлейта —эточто-то вродедудочки Крысолова.Когда я играю,ни один призракне может пройтимимо. В вашемпарке я игрална флейте. Долгоиграл...

— Арадиусдействия?—Натасцепила пальцы.— Уэтой вашейфлейты естьрадиусдействия?

—Есть.— Крысоловкивнул. — Уверяювас, ни одинпризрак несумел бы проигнорироватьмой призыв.

— Дажеесли это оченьсильный и оченьхитрый призрак?

—Совершенноверно. Ната, атеперь могуя задать вамодин вопрос?

—Задавайте.— Она сама незнала, радоватьсяей или печалиться.С этим еще предстоялоразобраться,но не сейчас.

— Выабсолютноуверены в своихблизких?

Вотон — еще одиннеудобныйвопрос! Еслибы Ната былаабсолютноуверена, сталабы она затеватьвсе это, сталабы вмешиватьв свои деласовершеннопостороннегочеловека!

— Яне уверена дажев себе, — сказалаона, наконец.— А почему выспрашиваете?

— Втаком случаееще один вопрос,вы говорили,что павильонне запирается,а как насчетобсерватории?

Обсерватория...Ненавистнаяи одновременнотакая притягательная,как Савва. Проклятоеместо, гиблое.Сначала Светлана,слабая, нежная,как цветок,несмотря наотсутствиекровных уз, всеравно родная.Доченька... Светланабросилась скрыши павильонав далеком восемьдесятпятом, оставивна руках приемнойматери своихтрехлетнихблизнецов —Эдика и Веру.Неправильная,нелепая смерть,ставшая спусковымкрючком. СначалаСветлана, потомТамара и Юлия.Тогда, в восемьдесятпятом, он забралс собой всехее дочерей, асейчас взялсяза внуков. Максстал первым.Кто следующий?

Говоритьбыло тяжело,но Ната себязаставила. Вдуше еще жиларобкая надежда,что этот самоуверенныймальчишкасможет ей помочь.

— Втысяча девятьсотвосемьдесятпятом году мояприемная дочьСветлана свеласчеты с жизнью,бросившисьсо смотровойплощадки павильона.Именно тогдая решила егоснести, но онмне не позволил.

— Вашк тому времениуже мертвыймуж? — В голосеКрысолова небыло ни насмешки,ни любопытства,только сухойпрофессиональныйинтерес.

— Да,мой к тому времениуже мертвыймуж. — Ната кивнула.— После гибелиСветы я решиласнести павильон.Строители ужепочти разобраликрыльцо, когдаслучилась ещеодна трагедия.Моя втораяприемная дочьТамара погиблана конной прогулке.

—Несчастныйслучай? — Крысоловприподнял однубровь.

— Вовсяком случае,тогда я такдумала. Томалюбила лошадей,с раннего детствазанималасьв конноспортивнойшколе. Лошадьпонесла, Томаупала и удариласьзатылком обугол уже почтиразобранногокрыльца. Онаумерла мгновенно,мы не успелиничего предпринять.Снова павильон,понимаете?

Вместоответа он лишькивнул.

— УТомы осталосьтрое малолетнихдетей. Я оформилаопеку.