Книга Ангел Света - Джойс Кэрол Оутс

А вот коллоквиум был уже занятием менее формальным. Вопросы и ответы — еще менее формальным. Самой шумней и самой бурной была субботняя дискуссия, когда Швеппенхайзер выбирал нескольких мальчиков, сажал их как бы в президиум перед классом и поручал вести дискуссию на заданные темы, сам же то и дело прерывал их, возражал, говорил — заткнись, если не можешь излагать свою мысль умнее, доказательнее, ярче. Рявкнет вопрос, решительным шагом выйдет на середину класса, схватит кого-нибудь за плечо и встряхнет — сильно, высмеет; недоверчиво, с отвращением замашет руками, доведет класс до почти истерического хохота. Потерпеть поражение от Швеппенхайзера не считалось таким уж позором, ибо своим безжалостным остроумием и безграничными познаниями он втаптывал в землю даже самых блестящих учеников, даже своих любимцев, — проблема состояла в том, чтобы не разреветься и не выбежать из класса.

Швеппенхайзер в блеске своей славы — высмеивающий претензии школы Бауэра, высшие слои буржуазного общества, Соединенные Штаты, Запад, «цивилизованный мир», всю историю. Он буквально брызгал слюной, вскрывая напыщенность и тщеславие так называемых великих людей. Ни одного знаменитого человека он не обошел своими колкостями. С головокружительной быстротой, пользуясь целым арсеналом деталей, что, видимо, объяснялось фотографической памятью, он описывал политические стычки, поступки, говорящие о приверженности своей партии и о предательстве, постыдное соперничество, тайные сговоры, сделки, подкупы, а порой и шантаж и прямые угрозы, стремясь показать, почему тот или иной человек был выдвинут своей партией кандидатом в президенты.

— Вы думаете, на основе заслуг! Морального и духовного превосходства! Приверженности идеалам старины Джефферсона! — Швеппенхайзер испускал трубный звук. — В начальной школе вам еще могли вбивать в голову подобный вздор, но не здесь, не в моем классе.

Швеппенхайзер блистательно показывал, что в истории нет ничего святого, а тем более в политической истории Америки. Там царит жесточайшая драка за место и умение использовать случай. Или просто удача: несчастье одного становится счастьем для другого. А эта свора людишек, которые якобы «получили» общественное признание! Подобно Джонатану Свифту (которого Швеппенхайзер с гордостью признавал одним из своих учителей), он делил человечество на дураков и мошенников. Он отпускал веселые шуточки по адресу дураков, изничтожал мошенников. Нередко, конечно, дурак и мошенник выступали в одном лице — взгляните, к примеру, на этого лицемера и недоумка Джеймса А. Гарфилда, который почти (почти — и Швеппенхайзер при этом заговорщически подмигивал своим любимцам) заслужил десять недель непрерывной муки, последовавших за выстрелом в спину, которым наградил его типичный свихнувшийся американский убийца. А этот Улисс — Хитрый Лис — С. Грант с его потрясающим отсутствием каких-либо способностей (и косой уродиной женой), правивший страной поистине из клоаки коррупции. А уж что говорить о бесстыжем алкоголике Франклине Пирсе, чье избрание на пост президента (после того как его собственной демократической партии пришлось раз пятьдесят переголосовывать, просто чтобы выдвинуть его кандидатом) могло служить в глазах развеселившегося Швеппенхайзера бесспорным доказательством «трагического безумия» американской демократии!

Он вскакивал, он издавал ликующие звуки, он молотил кулаком воздух. Лысина его поблескивала от пота, принимая странный серовато-зеленоватый оттенок. Даже самые застенчивые — даже самые хорошие — мальчики хохотали до слез, глядя, как он с широкими жестами, забавно дергая лицом и сыпля округлыми, как у заправского оратора, фразами, да еще усиливая впечатление сменой акцентов собственного изобретения, изображает дураков, мошенников и незадачливых жертв американской избирательной машины. Возьмите Уильяма Генри Гаррисона, всеми забытого девятого президента Соединенных Штатов, который, стоя под открытым небом в необычно холодный для Вашингтона день, решил произнести по случаю своего вступления в должность самое длинное в истории Америки обращение к народу (говорил он час сорок пять минут), в результате чего тут же слег и ровно через месяц умер от воспаления легких. Было ли людское тщеславие когда-либо богаче вознаграждено? Возьмите этого крепкого старого канюка генерала Закари Тейлора — двенадцатого президента, — который простоял с непокрытой головой под безжалостным вашингтонским солнцем весь парад 4 июля, тут же слег и 9 июля умер. На этом все и кончилось для старого вояки Всегда Наготове!

Швеппенхайзер умел шокировать и щекотать свою молодую аудиторию откровенным рассказом о частной — сексуальной — жизни некоторых президентов. Гровер Кливленд, например, опозорил себя внебрачным сыном, существования которого не посмел отрицать; а этот шутник Ратерфорд Хейс питал противозаконную любовь к своей сестре, что, как остроумно заметил Швеппенхайзер, наверное, не больше волнует, чем обычная любовь к сестре. Самым же забавным был Уоррен Г. Гардинг, у которого была целая конюшня любовниц, куртизанок и проституток. Он страдал премилым недугом, именуемым сатириазисом (что Швеппенхайзер с олимпийским пренебрежением отказался пояснить: любопытствующие-де могут кинуться к словарям по окончании занятий), который весьма изнурил его и вкупе с многочисленными другими хворями, как душевными, так и физическими, положил конец его жизни, не укоротив ее, по словам Швеппенхайзера, ни на минуту.

А этот Старый Орешник — Эндрю Джэксон — был физически самым незадавшимся президентом, хотя в народе прослыл мужественным и крепким; он страдал от стольких недугов, что простое их перечисление (осуществленное Швеппенхайзером с наикомичнейшим «английским» произношением) вызывало неудержимый хохот. Лихорадка и малярия… дизентерия… заболевания дыхательных путей… боли в груди… абсцессы в легких… кровотечения… инфекционные болезни… хроническое переутомление… депрессия… резкие смены настроения… состояние, именуемое «бронхоэктаз», когда больной отхаркивает большое количество гнойной мокроты… гнилые зубы… отчаянные головные боли… частичная слепота… и — самое унизительное — старинная болезнь, известная под названием «великая чесотка», когда у несчастного непрерывно чешется все тело с головы до пят. (И однако же, поражался Швеппенхайзер, именно этот президент сумел так укрепить свою власть, как никто до него!) Казалось бы, Джордж Вашингтон, которым Швеппенхайзер нехотя восхищался, должен был избегнуть его зубоскальства, однако именно Вашингтона Швеппенхайзер необычайно комично изображал, показывая, как этот поразительный ипохондрик занимался самолечением (очень ловко, без помощи врачей, «пуская себе кровь»; смерть застигла его, говорят, в тот момент, когда он щупал себе пульс). Другой жестокий и одновременно забавный рассказ был связан с президентом Уильямом МакКинли и его полусумасшедшей эпилептичкой-женой Идой. Оказывается, президент не только не стыдился своей жены и не сочувствовал гостям и посетителям, присутствовавшим при ее припадках, а наоборот: настаивал, чтобы она сопровождала его на всех торжествах и даже помогала ему в качестве хозяйки на официальных банкетах. До чего же невероятно смешон был толстенький Швеппенхайзер, когда он изображал поочередно Мак-Кинли и Иду за обеденным столом! Мак-Кинли знал симптомы, появлявшиеся у жены перед припадком, и в нужный момент ловко набрасывал ей на голову салфетку, в то время как гости — а среди них бывали короли и императоры — в изумлении взирали на происходящее. Бедняга под салфеткой корчилась в конвульсиях, мычала, стонала, свистела, вскрикивала, причмокивала; а когда припадок кончался, Мак-Кинли стаскивал с нее салфетку, и обед продолжался, точно ничего не произошло.