Книга Возлюбленная террора - Татьяна Юрьевна Кравченко

своего места и приветливо протянул руку:

— Степан Ильич! Рад видеть в нашем городе!

Вышеславцев насмешливо буркнул:

— Что-то незаметно, чтобы, кроме вас, мне еще кто-то обрадовался.

— Товарищи, — Вольский обвел глазами присутствующих, — это товарищ Вышеславцев из Саратова. Так сказать, специалист по нелегальной печати.

Обстановка сразу разрядилась. Пока Вышеславцев знакомился и здоровался, Саша Лебедев оглядывался в поисках свободного места.

— Слушай, Самсон, а не притащить ли нам лавку из приемной?

Когда с приветствиями и рассаживанием было покончено, слово взял Вольский:

— Собственно, я пригласил всех здесь присутствующих, чтобы обсудить проект создания новой газеты.

Кудрявцев присвистнул:

— Ну и ну! Еще одна?

Маруся пристально, в упор смотрела на Вольского-младшего. После манифеста 17 октября одно время ходили упорные слухи, что Михаил хочет примкнуть к партии кадетов. Неужели в этих слухах была доля истины?.. Секундное недоуменное молчание сменилось гулом голосов, в котором наиболее явственно прозвучал удивленный вопрос наивного Бирюкова:

— Какой газеты? Есть же наш «Тамбовский голос»!

Михаил постучал карандашом по столу.

— Я же сказал — новой газеты. Не забывайте, что «Тамбовский голос» почти запрещен. А вчера, 24 ноября, высочайше утверждены Временные правила о повременных изданиях. В соответствии с ними я собираюсь подать прошение на выпуск новой газеты «Голос Труда». Газета будет печататься там же, где и наш «Тамбовский голос», — у Бердокосова и Пригорина, и выходить тогда же, по понедельникам, средам и пятницам. И программу я набросал вот такую… — Вольский достал приготовленную бумагу и стал читать: — «В газете «Голос Труда» будут следующие разделы:

1. Действия правительства — информация и комментарии.

2. Телеграммы агентств и собственных корреспондентов.

3. Передовые статьи по вопросам местной жизни и общегосударственным вопросам.

4. Местная хроника.

5. По Тамбовской губернии.

6. По России…

И так далее — программа состояла из тринадцати пунктов.

Когда Вольский закончил чтение, Бирюков пожал плечами:

— Не вижу смысла. Все пункты — как у нашего «Голоса».

— Верная тактика, — вполголоса заметил Вышеславцев.

Маруся Спиридонова тоже поняла идею, и ей она показалась замечательной. Все-таки без легальной газеты трудно вести пропаганду. «И почему Аня Авдеева так плохо относится к Михаилу? — уже в который раз подумала она. — И вовсе он не краснобай. Умен, смел и предан делу партии. А насчет кадетов — явный поклеп». Маруся не хотела признаваться даже себе, что основной довод в пользу Михаила для нее — то, что он тоже Вольский. Владимир должен уже вот-вот вернуться из Баку, его ждали со дня на день…

Михаил довольно улыбнулся — какого бы высокого мнения ты сам о себе ни был, а похвалы других всегда приятны.

После Михаила говорил Вышеславцев. Он, оказывается ездил по деревням Кирсановского и Борисоглебского уездов, собирал материал для очерков. Готов поделиться ими и с новой газетой. Вообще-то то, что творили казаки в бунтующих деревнях, для собравшихся новостью не являлось: еще с лета в самом «Тамбовском голосе» под материалы местных корреспондентов и свидетельства очевидцев отводились целые полосы. Да и кое-кто из сегодняшних слушателей сам неоднократно выступал в качестве такого местного корреспондента. Но Вышеславцева слушали внимательно: в нем явно пропадал талант рассказчика и писателя:

— …И тогда казаки выкопали яму, налили в нее воды — получилась жидкая черная грязь. В эту яму согнали крестьян, заставили встать на колени и согнуться. Они стояли, наполовину погрузившись в холодную черноту мокрой земли, а казаки стегали их нагайками по обнаженным худым спинам, рассекая кожу так глубоко, что кое-где выворачивали живое мясо… Стегали до тех пор, пока от крови грязь не сделалась красной…

Маруся сжала руки так, что ногти впились в ладонь, но своей боли даже не почувствовала. Перед глазами стояла только что нарисованная Вышеславцевым картина — черная яма, которая постепенно краснеет от крови… Впечатление было так сильно, что она совсем забыла, где находится. Из оцепенения ее вывел настойчивый шепот Вали Гроздова:

— Маруся, что с тобой? — Он тронул ее за плечо. — Очнись, сейчас будем утверждать устав и требования к корреспондентам.

А ночью ей в первый раз приснился тот сон.

За околицей начиналось поле, ровное как стол. Скудно выпавший снег не закрывал его целиком, и в прогалинах чернела мерзлая земля с пожухлыми остатками травы. Маруся будто бы шла по этому черно-белому полю к небольшому лесочку, видневшемуся вдали. Непонятно — то ли утро, то ли вечер, было серо и как-то зябко-промозгло… Она все шла, и шла, и шла, а лесочек и не думал приближаться. Становилось светлее. «Значит, утро», — подумала Маруся. Почему-то ей показалось, что, как только совсем развиднеется, она дойдет наконец до своей цели, — хотя непонятно, что ей нужно в этом лесочке? Но она точно знала, что до него следует дойти.

Вдруг откуда-то сбоку послышались голоса, такой нестройный хор голосов, когда не разобрать ни слов, ни сколько человек говорят. Маруся повернула голову — ничего нет, ровное поле. Она опять пошла в сторону лесочка, но голоса зазвучали отчетливее, и ей показалось, будто просят о помощи. Она остановилась. Голоса не смолкали, наоборот, послышались еще явственнее. Уже можно было разобрать мужские и женские голоса, а в какой-то момент вроде бы возник и оборвался детский плач.

Вдруг стало ясно, что настоящая цель — совсем не лесочек, в лесочек идти не следует, а надо идти на зов. Но идти туда почему-то смертельно не хотелось. Словно какая-то неведомая, но неотвратимая опасность поджидала ее рядом с этими неясными голосами.

«Надо, надо, — приказывала себе девушка, — надо. Они просят о помощи. Им плохо, я должна им помочь. Я могу им помочь». И тут же поняла, что никому она не поможет, только погибнет вместе с ними, если пойдет к голосам. Там — смерть, мучительная, страшная смерть, туда нельзя.

Но что-то непреодолимо тянуло ее именно туда. Маруся напряженно застыла, потом повернулась всем корпусом и сделала шаг в ту сторону. Совсем маленький шажок,