Книга Боярышня Евдокия - Юлия Викторовна Меллер

тут уж её противники разъярились и не дали поставить владыкою бывшего владычьего ключника.

— Ого! Она ещё своего владыку хотела поставить! — ахнула Дуня.

— Да только что толку, что ей не дали этого сделать! Она сделала главное: всех привела под руку Казимира! Взяла и снарядила посольство в Литву, а там её человек, Селифонтов, заключил от имени всех договор с Казимиром. Теперь рядят, имеет ли силу этот договор или нет. Великий князь-то Литовский и Польский подписал договор! Он согласился принять новгородцев и защищать их от Москвы совместно.

— Да уж, — протянула Дуня. — Как интересно всё. От целой республики приехал какой-то староста, подписал архиважный договор и всем приходится считаться с этим, потому что Казимир признал Селифонтова послом!

Кошкина развела руки, показывая, что сама поражена, как быстро всё сладилось.

— А что же Михаил Олелькович? Ожидать любви от новгородцев было глупо. Они со всеми военными князьями сорились. А у Олельковича литовская родня, и ему вроде бы в радость, что Новгород станет литовской провинцией.

— Михаил Олелькович немало натерпелся от Казимира, но вынужден ему подчиняться, а новгородцы сами лезут под тяжелую руку… — Кошкина не договорила, устало прикрыв глаза.

Княгиня много рассказала ей о жизни в Литовском княжестве. С каким удовольствием тамошняя знать причисляет себя к наследникам Римской империи, как пренебрегает своей историей и языком. Додумались использовать родной язык в быту, а ляшский и латинские буквы в обществе, как символ своей причастности к погибшей империи. Рассказала и о захватившем знать поветрии избранности данной по праву рождения.

Боярышни внимательно слушали её, но ничего нового Кошкина не сказала. Дуня ещё в дороге поведала подруге о том, что сообщил ей Семён Волк.

Девочки переглянулись и без лишних слов помогли подготовиться боярыне ко сну. Евпраксия Елизаровна целый день общалась с разными нужными людьми и наговорилась до хрипоты.

 Новый день принёс новые хлопоты. Кошкиной предстояло в неформальной обстановке встретиться с боярами и донести мысль, что Московское княжество за последнее время стало сильнее и на односторонний разрыв старых договоров ответит жестко.

Но когда боярыня проснулась и попыталась что-то сказать, то из её горла вырвался только хрип. Всё утро девочки пытались вернуть ей голос, а потом наблюдали за потугами иноземных лекарей.

К вечеру уже всем стало ясно, что от именитых лекарей нет толка и в дом княгини позвали бабку-шептунью. После эффектного выступления шептуньи Кошкина почувствовала облегчение. И только юные боярышни хмурились.

Они за весь день не присели, пытаясь облегчить состояние Евпраксии Елизаровны, озвучивая её пожелания и заставляя много пить. В случае усталого горла ничего более делать не надо было, вот к вечеру и наступило облегчение.

Но были в этот день и хорошие новости. Боярин Лука Мефодьевич отчитался о сделанных им заказах. А приехавший к сестре боярин Овин предложил устроить торг вне стен Новгорода, чтобы сократить сборы за торговлю. Его предложение оказалось не без изъяна, так как торговую площадку необходимо было обустроить своими силами, но это был хоть какой-то сдвиг.

Следующие пара дней промчались как един миг. За исполнением заказа боярышень следил боярин Лука. За подготовку площадки для торга взялся боярин Овин, а Кошкина с девочками наносила визиты старым знакомым и рассказывала о переменах в Москве.

Утро важного дня началось рано. Евпраксия Елизаровна вместе с подопечными отстояла заутреню, потом они позавтракали и сразу отправились в общие палаты. Дуня думала, что её сердце выпрыгнет из груди, так сильно волновалась она насчёт своих заказов.

В Ярославовом дворе их дожидался боярин Лука и сразу повёл их в большой зал.

— Вот полотна зеленого цвета, — указал он рукой на разложенную ткань, — а вот стол. Всё сделали, как ты просила.

Дуня положила на пол большую сумку с бильярдными шарами, которые боярин принёс ей накануне. Мотя пристроила сверху выровненные кии*. (*устаревшее название палок) И обе они подошли к столу. Бортики ещё не были закреплены, но отверстия для креплений были подготовлены.

Дуня взяла один из шаров и поставила в центр стола. Он сразу же покатился и тут один из мужчин, стоявших в стороне, выступил вперёд:

— Боярышня, пол неровный. Надо подложить щепочку под ножку и тогда стол выровняется. Но нам сказали, что сперва потребно натянуть полотно?

— Да, — Дуня подошла к полотнам, пощупала их, выбрала подходящий рулон, и велела: — Приступайте.

Несколько человек сообща взялись за новую работу и вскоре стол был плотно обтянут тканью, а потом в считанные мгновения закрепили бортики.

Зал постепенно заполнялся знатной молодежью, старостами, посадниками, боярами, гостями Новгорода. Все с интересом наблюдали за работой мастеров и московскими гостьями.

Новгородцы переглядывались, уточняли подробности спора, но все говорили разное. Одни настаивали на том, что юные боярышни утёрли нос иноземцам, пренебрежительно рассуждающих о люде православном, другие выставляли московских девчонок глупыми, вздорными, злыми, не имеющими страха и уважения.

Кошкина прислушивалась к разговорам и все больше мрачнела, но виду не подавала. На её лице блуждала лёгкая улыбка превосходства, и она даже нашла в себе силы засмеяться, когда услышала, что Мотька бормочет о стервятниках. Но уверенность боярыни была напускной.

Евпраксия Елизаровна была поражена, как малозначимое словесное противостояние разрослось, приобрело политическое значение и привлекло сюда полный состав совета господ.

Глава 9.

Гаврила не мог поверить, что у кого-то язык повернулся говорить гадости о Евдокии, но он своими ушами слышал, как её высмеивают на торгу. Вскипел, полез доказывать, что неправда всё это, но дядька как клещ вцепился в него, а отцовы товарищи оттеснили его.

— Лжа всё это! — кричал он уже своим. — Они же врут! Евдокия умна и незлобива! Её все на Москве знают!

— Охолонись, — рявкнул Матвей. Гаврила обиделся бы, но отцов товарищ зычно крикнул: — Эй, народ! Своё бельишко стирайте, а не чужое нюхайте!

Люди обернулись и застыли, соображая, про какое бельишко им сказано.

— Это чего он?

— А того!