Книга Вадбольский - Юрий Никитин

не достиг четырнадцати, однако попечительство до восемнадцати.

Я охнул.

— Зачем это?

Он назидательно поднял палец.

— Чтобы молодых изначально вела по жизни рука взрослых и опытных в жизни, не давая сойти на опасную или преступную дорожку. Мы с Антониной Ивановной решили отдать тебя в воинское училище.

Я запротестовал:

— Я приехал поступать в Академию!

Он поморщился.

— Амбиции, амбиции. Ты из глубинки, даже в воинское удастся воткнуть только с моей помощью и связями, а Академия находится под рукой Государя Императора. Туда стремятся лучшие из лучших! Да вся столица туда рвется!.. Сто тридцать лучших из лучших… из лучших аристократических семей Петербурга… на каждое из мест!

Я покачал головой.

— Уж простите, но я в Академию.

Он повысил голос:

— Как твой попечитель, я запрещаю…

— Вы не мой попечитель, — напомнил я вежливо. — Как это вы за ночь успели оформить документы?.. Извините, Кирилл Афанасьевич, у меня дела, вынужден покинуть ваш дом. Простите великодушнейше, я спешу…

Я повернулся и вышел из кабинета. В груди кипит, жар прокатился по телу, поднимая давление крови.

На улице поймал извозчика, тот мигом доставил до гостиницы. Мужик за стойкой взглянул с интересом, если благородный не ночевал, и вернулся утром, то должен быть с побитой и пьяной, но довольной мордой.

Я требовательно протянул руку, он со вздохом снял с гвоздя колечко с ключом и положил в мою ладонь.

Иван подпрыгнул с кровати, когда я вошёл в его номер.

— Ваша милость! Я уж думал, с вами что-то случилось!

— Я же предупреждал, — напомнил я, — могу иногда задерживаться, дела есть дела. Но ты прав, нужно срочно придумать, чем зарабатывать, а не только бить морды для собственного удовольствия. Искать кем-то закопанные клады несолидно. Да и не повезет больше так красиво.

Он кивнул, посмотрел на меня очень серьёзно.

— Что-то надумали?

— Да, — ответил я. — Откроем аптекарскую лавку.

Он спросил с осторожностью:

— А что… это?

Зеттафлопник быстро подсказал, что первый Аптекарский устав издали в 1789 году, аптек не было, как и аптекарей, только всевозможные лекари, которые чаще всего сами и составляли снадобья. А первую аптеку для общего употребления открыли в 1864-м, до этого даже в Санкт-Петербурге были только лавки по продажи зелий.

— Зельевая, — пояснил я, — будем продавать лекарства.

Он сказал поспешно:

— Да-да, ваша милость, вы в этом ещё какой умелец! Я будто двадцать лет скинул!

— Вот и лады, — ответил я. — Конечно, лавку откроем на тебя. У меня и возраст не тот.

Он вздохнул, покачал головой.

— Ваша милость, у вас и лицо больно… просветленное. Как у дурачка какого. Таких иисусиками называют!.. Не будет у людей к вам доверия, как к серьёзному человеку. Мне и совестно, но за прилавок лучше мне.

— И хозяином запишем тебя, — решил я. — Буду готовить лекарства, ты продавать. Не вдвоем же ходить траву искать и коренья копать?

Он вздохнул.

— Боязно мне вас отпускать одного. Хоть вы и показали, что умеете дать сдачи, но как-то стрёмно мне.

— Не боись, — сказал я. — А мне нужно как можно быстрее сварганить для Василия Игнатьевича.

Он вздрогнул, посмотрел на меня с надеждой.

— Сделаете ещё?

— Они же признали меня своим дитём, — напомнил я. — А что я за, если не отвечу?.. Надо поспешать, а вдруг тут и доставка на черепахах? Это ж в Сибирь, а там Ермак уже побывал? Ах да, я же сам оттудова…

Он кивнул, потом напомнил с некоторым беспокойством:

— Вы обещали Василь Игнатычу, что поступите в Академию.

Я вздохнул.

— Дворяне обязаны служить. Сначала проходят либо через военное училище, либо какое другое, это Россия. Но занятия с сентября, ещё неделя.

Иван посмотрел встревоженно, наконец проговорил осторожно:

— Ваше благородие, как-то вы слишком легко… Документы надо раньше. Тоже отбор!.. Если не примут, тогда в солдаты.

— Серьёзно? — спросил я. — Гм, думал, это автоматом, раз баронет… Ты прав, нужно проверить.

— Не тяните, — сказал он серьёзно. — Поезжайте щас. Баронов поменьше, чем гусей в империи, но все в Петербургской Академии не поместятся. Кто не пройдет, пошлют туда, где попроще. А то и сразу в солдаты.

Я на минуту задумался, солдатами начинали многие полководцы, тот же генералиссимус Суворов, но я не хочу быть генералиссимусом, мне куда интереснее инженерия, а какой из солдата инженер? Это генералиссимусом легко, но не хорошим инженером.

— Хорошо, — сказал я, — что-то я совсем зауспокоился. Это ж хыщный Петербург, а не наша мирная тайга с медведя́ми и волками. Званых много, мало избранных.

— Вот-вот, ваше благородие. Тут в гостинице про Академию тоже говорят. Слыхал я, в прошлом году на одно место было сто тридцать человек!

Я присвистнул.

— Не думаю, что этот год будет лучше. Ладно, ты тут обживайся, я сбегаю в эту Академию. Где мои документы?

Сто тридцать человек на место, думал я, пока извозчик гнал лошадку по узким улочкам, выбираясь на проспект. Вообще-то недорослей моего возраста по России набралось бы и тысяча на одно место, но большинство с помощью родни устраиваются сызмальства на доходные места в семейном бизнесе, зачем рисковать со вступлением в Академию, где можно взлететь высоко, но можно и всё потерять, а вот дома все свои и во всём помогут.

Дома по обе стороны улицы расступились, лошадка мелкой рысью вынесла коляску на широкую площадь.

Первое, что увидел, исполинская стена из красного кирпича, напоминающая кремлёвскую. Да и по размерам близко: кремлёвская в высоту десять-пятнадцать метров, а эта немного ниже. Понятно, враг не пройдет, сама по себе Академия ещё та крепость, Россия в миниатюре.

По эту сторону стены блестят на солнце хромом автомобили и роскошные кареты, самые смелые из владельцев карет уже превратили их в коляски. Похоже, до массового выпуска здесь не доросли, автомобили далеко не у всех аристократов, а только у самых-самых. Впрочем, кареты по дороговизне не уступают, мало того, что дверцы и стенки в серебре и золоте, так ещё и колеса сверкают позолоченными спицами.

Возле каждого авто один-два охранника, до огороженной парковки не додумались. Из автомобилей и колясок очень неспешно выходят детки знатных фамилий, не спешат к воротам, дают вволю наглядеться на себя, таких богатых и важных.

На прочих смотрят с такой высоты, что уже не важно дворяне там внизу или простолюдины, просто мурашня мелкая и неумытая.

Но большинство учащихся заходят и вбегают на площадь на своих двоих, то ли близко живут, то ли оставили свои телеги за углом, дабы не позориться.

Я же во все глаза смотрел на гигантскую стену, вообще-то в Петербурге, как и в