Книга Отдел убийств: год на смертельных улицах - Дэвид Саймон

точно так же признание с подробностями, полученное у подозреваемого, правдоподобнее звучит в суде. Поэтому детектив возвращается с каждого места преступления с мысленным списком важных деталей, которые он не скажет газетным и телевизионным репортерам, когда в офис начнут названивать уже через полчаса после того, как жертва испустит дух. Обычно детектив скрывает калибр оружия, точное расположение ранений или необычные предметы поблизости. Если убийство произошло в доме, а не на улице, где могут собраться зеваки, следователь умолчит об одежде жертвы или точном расположении тела. В случае Латонии Уоллес Лэндсман и Пеллегрини не говорили о странгуляционной борозде на шее или о том, что ее задушили веревкой. Еще не говорили о признаках растления – ну или пытались: через неделю после убийства один полковник счел нужным поделиться мотивом убийства с озабоченными родителями на собрании в Резервуар-Хилле.

С точки зрения детектива, нет места преступления лучше, чем труп в доме. Мало того, что туда проще не допускать зевак или любопытных репортеров, но и сам дом тут же подкидывает вопросы. Кто владелец или съемщик? Кто тут живет? Кто был внутри? Почему моя жертва в этом доме? Она тут жила? Кто ее сюда привел? К кому она пришла? И да, можно сразу вызывать грузовик, потому что в центр отсюда поедет все.

Чтобы убить в доме, убийце сначала нужно проникнуть внутрь – либо по приглашению жертвы, либо взломав дверь или окно. Так или иначе следователь что-то да узнает. Отсутствие следов взлома допускает возможность, что нападавший и жертва знали друг друга; следы взлома допускают возможность, что убийца оставил отпечатки пальцев на стене или косяке. В самом доме убийца мог коснуться кухонных предметов или гладких поверхностей, оставив еще больше скрытых отпечатков. Если убийца палил без разбора, большинство шальных пуль останется в дырках в стене, потолке, мебели. Если жертва оказала сопротивление и ранила нападавшего, то брызги крови или вырванные волосы куда проще найти в ограниченных пределах гостиной. То же самое относится к волокнам ткани и другим трасологическим уликам. Криминалист пропылесосит трехкомнатный дом меньше, чем за час, потом сдаст содержимое пылесоса специалистам в белых халатах – и те его просеют в своей лаборатории на пятом этаже.

Но на улице тело не говорит ничего. Убей человека по дороге в магазин за выпивкой – и можешь не переживать, что госслужащие пойдут пылесосить пыль по всему кварталу 2500 на Дивижн-стрит. Расстреляй человека на улице – и велик шанс, что большую часть пуль уже никто не найдет. Убей кого-нибудь на улице – и на месте преступления детектив найдет от силу брызги крови да пару стреляных гильз. Здесь не только меньше возможностей найти улики, но также размываются пространственные отношения между убийцей, жертвой и местом преступления. В четырех стенах у убийцы и жертвы есть определимая привязка к конкретному месту; на улице детектив не вычитает имена в счетах за квартплату или в договоре о съеме. Не соберет фотографии и разрозненные бумажки, его не будут ждать записки и телефонные сообщения, накарябанные на полях газет.

Конечно, детектив знает, что у убийства на улице есть и свои преимущества, а именно – возможное наличие свидетелей, второго элемента в следственной триаде. Поэтому в путеводителе уличных убийц отдельное место давно занимает одна альтернатива – особенно в таком городе с блокированной застройкой, как Балтимор, где у каждого квартала есть задний переулок. Убей человека на задворках – и минимизируешь риски оставить как улики, так и свидетелей. В Балтиморе сообщение о теле в переулке дежурный детектив неизбежно встречает стонами и прочими горловыми звуками.

На самом деле только при одном раскладе надежды еще меньше, чем с трупом в переулке. Когда балтиморского детектива вызывают в лес и заросли ежевики вдоль западной окраины города, это может означать только одно: кто-то из горожан совершил что-то очень плохое, но очень-очень хорошо. Уже два поколения Ликин-парк является излюбленной балтиморской свалкой для тех, кто покинул этот свет из-за пули или ножа. Эта обширная лесистая глушь вокруг ручья под названием Гвиннс-Фоллс послужила местом стольких незаконных захоронений, что должна бы считаться городским кладбищем. В Нью-Йорке есть джерсийские болота или реки в черте города; в Майами – Эверглейдс; в Новом Орлеане – байу. В Балтиморе случайный неудобный труп частенько прикапывают на обочине петляющей Франклинтаун-роуд. Среди легенд департамента полиции бытует одна – возможно, апокрифическая, – о классе кадетов, искавших на участке лесопарка пропавшего человека, которым начальник смены Юго-Западного района лукаво заметил, что они ищут одно конкретное тело: «Если будете хватать все, что попадется, мы тут зависнем на весь день».

Детективы-ветераны заявляют, что даже самые неприметные места что-то да говорят о преступлении. В конце концов, даже труп в переулке оставляет детективу вопросы: что убитый в переулке делал? Откуда пришел? С кем? Но перевезенный труп – будь то в Ликин-парке или в переулке, в заброшенном доме или багажнике, – не скажет ничего. Он молчит об отношениях убийцы, жертвы и самого места. Он по определению лишает убийство хронологии и – за исключением предметов на нем – улик.

Где бы и каким бы ни было место преступления, его ценность для следствия целиком и полностью зависит от самого детектива. От его способности устранить посторонних и сохранить все в нетронутом виде; от его наблюдательности, умения увидеть место преступления в целом, в частностях и со всех возможных ракурсов; от его готовности сделать все, что хотя бы теоретически принесет вещдоки; от его сообразительности, благодаря которой можно избежать бессмысленных или бесплодных процедур.

Это субъективный процесс. Даже лучшие следователи признают, что, сколько улик ни вывози, детектив неизбежно вернется в отдел с гложущим ощущением, будто он что-то упустил. Эту истину ветераны вбивают новичкам в головы первым делом, эта истина – неуловимый характер самого места преступления.

Что бы ни происходило до того, как место происшествия будет оцеплено, проконтролировать это невозможно, и сразу после огнестрела или поножовщины некому приструнить патрульных, медиков или зевак, видоизменяющих окружение в попытке обезоружить участников или оказать первую помощь жертве. Но если не считать таких необходимых действий, первый полицейский на месте убийства обязан не дать его затоптать – причем не только местным, но и сослуживцам. Еще хорошему первому полицейскому и прибывающим после положено хватать всех потенциальных свидетелей, ошивающихся рядом.

Обязанности первого полицейского заканчиваются с прибытием детектива, который, если знает свое дело, начинает с замедления всех неотложных следственных действий и тем самым мешает чьей угодно дурости причинить значительный ущерб. Чем сложнее место преступления, тем медленнее тянется