Книга Распутник - Грэм Грин

Так что на недостаток материала Рочестер пожаловаться не мог. И порой, нанося очередной удар, он применял не наполовину зачехленное оружие эпиграмм, которые могли ведь и не попасться королю на глаза, но, напротив, бил прилюдно и всенародно. В 1671 году при дворе давали «Императрицу Марокко» Илканаха Сеттла. Герцогиня Кливленд и без того находилась в пиковой ситуации. Ее положение двумя годами ранее изрядно пошатнула Нелли Гвинн, теперь же герцогиня предчувствовала окончательное фиаско, которое и произошло в самом конце года в связи с выходом на амурную сцену Луизы де Керуаль. И вот без пяти минут целиком и полностью отставленная старая фаворитка, поневоле сидя рядом с куда более удачливыми соперницами, вынуждена была внимать тому, как леди Элизабет Говард декламирует пролог к пьесе, написанный Рочестером. Все держались друг с дружкой весьма учтиво, коготки были спрятаны (хотя и не убраны), и тем не менее герцогиня Кливленд не могла не осознавать иронию (а для себя — постыдность) происходящего. Пролог был адресован присутствующему на спектакле королю:

Сир! Исключительно для Вас

Предназначается рассказ

О том, что молодая стать

(Хоть самое меня и взять)

Достойна августейших рук.

Так оглянитесь же вокруг!..

Красавиц юных — пруд пруди,

И все взывают к Вам: приди!

Пускай старух ебет старик

(Приник, напрягся — и проник) —

Король-то молод и велик!

Юные красавицы рукоплескали этим стихам, но побежденная и увядшая (пусть далеко еще не старуха) леди Кливленд, не исключено, предпочитала куда более грубые вирши того же Рочестера, в которых поэт как минимум отдавал должное масштабам ее влияния.

Что избежит сатиры в наши дни?

Мои стихи самой судьбе сродни.

Вот сводник, вот предатель при дворе,

Но здесь никто не слышал о Добре.

В темницу попадает патриот,

Зато берут в министры сущий скот,

И сука с королевою сидит —

И ведь никто ее не устыдит!

Таков был суровый, но справедливый ответ Рочестера на вопрос, заданный главным героем прозаической пьесы Шедуэлла «Печальные возлюбленные»: «Почему ты презираешь наше время? По-моему, любой должен позавидовать тому, кто живет в наши дни, полные пьянства и блядства без прикрас».

VI

Скандал в Эпсоме

1

Лекарь Александр Бендо, высокородный шарлатан[48]

Меж тем пять лет беспробудного пьянства неотвратимо неслись в сторону трагической кульминации в Эпсоме. Конечно, на протяжении всего этого периода имели место всевозможные ссоры и стычки, о которых нам практически ничего не известно, кроме сухих сведений, порой попадавших и в газеты; так, например, 25 марта 1673 года было напечатано, что «дуэль между графом Рочестером и лордом Данбаром предотвращена благодаря своевременному вмешательству граф-маршала». Пьяные скандалы вспыхивали куда спонтаннее и приводили подчас куда к более печальным результатам. 26 июня 1675 года в Эдинбург было отправлено письмо, в котором рассказывается, как «лорд Рочестер в состоянии сильного опьянения разбил вчера часы, установленные в Тайном саду и по справедливости считавшиеся самым редким экземпляром во всей Европе. Два обстоятельства мне неизвестны: накажут ли его за эту наглую выходку и разбились ли часы вдребезги (или подлежат починке)». О той же «наглой выходке» упоминает и сэр Фрэнсис Фейн-старший в своей антологии. Рочестер гулял в компании лорда Миддлэссекса, лорда Сассекса и Гарри Сэвила, причем «весь вечер они пропьянствовали с королем». Когда дебоширы, уже расходясь по домам, оказались возле часов, один из них воскликнул, перевирая Священное писание: «Погибли царства на моем веку и вам, часы, пора кончать ку-ку!» Общими усилиями они подняли часы в воздух, после чего швырнули наземь.

Юноша, двенадцать лет назад прибывший ко двору и очаровавший всех красотой, умом и ученостью, превратился в исчадие ада. Он своими сатирами доводил до слез королевских фавориток (всех, кроме простушки Нелли Гвин); сам король, пусть и восхищаясь остроумием Рочестера, устал уже быть мишенью его острот. На взгляд иного трезвомыслящего человека, вроде Ивлина, Рочестер был не более чем «грубым шутником», меж тем как грубость постепенно выходила из моды. В шестидесятые было самое время веселиться, а в семидесятые пришла пора серьезности. Сидли и Бакхерст, когда-то выскакивавшие голыми на кабацкий балкон, ударились в политику, даже веселый толстяк Сэвил стал послом. Друзья устали от Рочестера ничуть не меньше, чем он сам — от человечества в целом, а кое-кого из них (скажем, художника Гринхилла, спьяну свалившегося в канаву, где он и умер) уже не было на свете. Болезнь вовсю подтачивала ум Рочестера, пусть и остававшегося по-прежнему, наряду и наравне с Драйденом, самым острым и адекватным критиком современности. Кто-то мог и дальше беспечно плясать на тонком льду, но только не Рочестер: он ни на мгновенье не забывал о готовой разверзнуться бездне — ужасах некомпетентности и звериной жестокости, которыми был чреват исподволь подготавливаемый папистами террор. За исключением Бекингема и — в эпсомском скандале — Этериджа, собутыльниками Рочестера теперь стали какие-то подозрительные субъекты — некий капитан Бридж, некий Уильям Джепсон, некий Даунс.

Как раз эти трое были с ним и в Эпсоме летом 1676 года (именно в Эпсоме когда-то, в безоблачные дни, и держали «веселый дом» Бакхерст, Сидли и Нелли Гвин). 29 июня Чарлз Хэттон в письме к брату излагает историю от начала до конца:

Мистер Даунс мертв. В бега пустились лорд Рочестер, а также Этеридж и капитан Бридж, устроившие дебош в воскресенье вечером. Сначала они закатали каких-то скрипачей в скатерть за отказ играть им, а когда на шум прибежал цирюльник, они принялись его избивать, а он, чтобы освободиться, прибег к хитрости, пообещав отвести буянов к самой красивой женщине во всем Эпсоме, а на самом деле повел их к дому констебля. Тот спросил, что им нужно; они ответили, что пришли к шлюхе, а когда он отказался впустить их в дом, вломились без разрешения и основательно поколотили констебля, даже голову ему разбили. В конце концов ему удалось от них ускользнуть, и он позвал на подмогу стражников. Тут Этеридж внезапно стал сама любезность и произнес такую речь, что констебль своих помощников отпустил. И сразу же на него набросился лорд Рочестер. Констебль — опять бежать, но его сграбастал Даунс, тогда констебль закричал: «Караул!» — стражники с полдороги вернулись, и один из них дубинкой проломил череп Даунсу. Лорд Рочестер и остальные господа убежали, а Даунс, у которого и шпаги-то не было, схватил какую-то палку и принялся ею размахивать, его рубанули клинком по плечу, так что, не умри он в итоге, без руки бы остался точно.

Рочестер зашел слишком далеко. Какое-то время раздумывали, не отдать ли его под суд за убийство. Граф Англси написал Эссексу 27 июня, что Рочестера надо судить, а Джулия Арбор, обращаясь 1 июля к тому же адресату, заметила: «Вчера пэры судили лорда Корнуоллиса… Следующий на очереди лорд Рочестер». Однако суд над ним так и не состоялся; Рочестер пустился в бега, а ко времени возвращения король его уже простил.