Книга Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - Светлана Васильевна Петрова

которой рождаются дети – залог жизни на земле. Кто возьмётся спорить, тому не повезло в любви.

Воспоминания бесконечны в разнообразии и жутко интересны способностью к метаморфозе, когда я – другая и думаю иначе. Это не мешает однажды полученным впечатлениям переходить в ощущения и обретать статус единственной реальности, давно сгинувшей, но сохранившейся в чувствах. До сих пор отчётливо помню аромат мускулистых предплечий Дона, упругость крутого подбородка, шелковистую щетину по утрам. Кажется, всё это рядом… Куда же оно уплыло?

* * *

У моей квартиры один недостаток: соседи снизу вынесли кухонную плиту на лоджию, жарят, парят и тут же спят, а комнаты сдают – единственный устойчивый бизнес на юге. Поэтому в безветренную погоду я знаю, что готовят на первом этаже. Сегодня тянет селедкой и скумбрией, жаренной на старом, не раз перегоревшем постном масле. После этого даже вымытые тарелки сохраняют отвратительный рыбный запах. Вообще-то, я рыбу люблю, особенно отварную сёмгу из рек Заполярья. Думаю, соседи тоже с большим удовольствием ели бы осетрину. Но цена недоступна.

Возможно, завтра, в воскресенье у них будет шашлык, свиной, он дешевле и мягче бараньего. Запечённое на углях мясо мой желудок переварить уже не в состоянии, но хоть подышу запахами молодости, когда можно всё, даже чего нельзя.

Между прочим, скоро Великий пост. Многие с показным фанатизмом станут избегать скоромного. Зачем? Добродетель – свойство души, а не тела. У голодного – все мысли в желудке.

* * *

27 февраля у Каменного моста, в центре Москвы застрелили Немцова. Никогда ему не симпатизировала: ни раннему и наглому, ни тем более старому и побитому жизнью. Но вот конец его мне нравится: после вкусного обильного ужина в дорогом ресторане, во время прогулки с юной красоткой, с которой он предвкушал лечь в постель. Неожиданный выстрел и мгновенная смерть в прекрасном настроении, не успевшем улетучиться.

Кто-то ему сильно удружил, не дав умереть от болезни или немощи.

* * *

Первая мысль спросонок: для счастья нужны справедливость и душевное равновесие. Но душе в грядущем местечка нет – мир неизлечимо болен. Господи, зачем Ты мучился на кресте Твоём, если люди не стали лучше?

Вчера Нина спросила:

– Вы уверены, что Бог есть?

Я стреляный воробей, на словах меня не поймать, тем более Нине. Отвечаю вопросом на вопрос:

– А ты сомневаешься?

– Ну, да. Уж больно плохо мы живём.

– А я вот вообще поражаюсь, что мы ещё живы – грешим немеряно и за грех не считаем.

Домработница пожимает крутыми плечами:

– Жизнь так устроена. Своё не возьмёшь – другой схапает, не ты ввалишь, так тебе.

– А ты про других не думай, ты о себе беспокойся.

Нина ушла разочарованная, рассчитывала узнать от меня что-то новое, ей неизвестное, а тут укор. Укоров она за жизнь наслышалась по шейку. И зачем я учу её тому, чего сама не умею? И не много ли общих истин меня волнует? Разобраться бы в собственной судьбе, свести воедино жизнь, раскрошенную на неравные кусочки и беспорядочно разнесенную в пространстве. Соображения кое-какие есть, мысли будут вспыхивать и клубиться, пока не откажет рассудок. Блажен, чей мозг умрёт одновременно с телом, ибо, если один опередит другого, наступит беспорядок.

Для воплощения замысла проще всего купить толстую тетрадь в коленкоре и лёгкое быстрое перо, хотя при нынешней электронной технике бумажный дневник выгладит анахронизмом. Однако и компьютерный текст предназначен исключительно для чтения, что не входит в мои задачи. Мысль изречённая есть ложь. Вообще, любое письменное изложение по своей внутренней сути – лицедейство. Это как фотопортрет: человек готовится увидеть птичку, поэтому на снимке выходит неестественным. Дневник не предназначен для посторонних глаз, между тем, запирая его вечером на ключ в ящике письменного стола, автор – в той глубине души, куда он и сам не любит соваться – надеется на чужой интерес, оттого волей-неволей искажает события, поворачивая их в лучшую сторону, употребляет эвфемизмы, чтобы самому выглядеть не так погано, как случается на деле. А без фиксации – врать зачем? Не надо выдумывать, поступаться правдой, казаться добрее и красивее, чем есть. К тому же, работая редактором, я всегда имела дело с печатным текстом, а чистый лист бумаги, на котором надо собственноручно изобразить мысль, вызывает у меня оторопь. Бьётся соображение, просится наружу, уже и слова и фразы подходящие сложились, а начну шкрябать ручкой – куда только всё девается! Боязно, вдруг не то напишешь, а уже не исправить. Слово умирает на кончике пера, говорил Гёте. У слов слишком много значений, и даже хорошие писатели не всегда с точностью могут вербально выразить состояние души, что уж говорить об обычных людях. Слова, как ноты, тот, кто умеет расставлять их в определённом порядке, сочиняет музыку.

Пушкин назвал заурядную дамочку Анну Керн гением чистой красоты – такой она однажды нарисовалась его воображению по подсказке Василия Жуковского – и этой фразой увековечил. Именно чудное мгновенье, не чудесное, не прекрасное, не волшебное, но чудное. А рядом совершенно канцелярское выражение: явилась ты, казалось бы, ему не место в поэтическом ряду, но оно так ловко вставлено в этот жемчужный стих, что уже не режет слуха. Мелодия привычных слов завораживает. Но вечность складывается из времени, и половину «Онегина» современная молодёжь без пояснения уже не понимает, не читает, а обращаться к комментариям отважатся единицы.

Гамлет сетует: Слова, слова, слова… Слова летят, мысль остаётся тут, слова без мыски к небу не дойдут. Но именно в словах, а не в избитых сюжетах велик Шекспир. За четыреста лет ещё никто его не переплюнул, только под сурдинку крадут идеи, но идеи без слов, изящно нанизанных на нить фантастического воображения, плоски. Вольтер назвал Шекспира пьяным дикарём – Бог ему судья. Великий Толстой довольно убедительно и подробно критиковал великого драматурга – у гигантов свои счёты. Мне эти доводы по барабану, потому что я отчаянно влюблена в стоустого, немыслимого поэта и гибну в восторге от его афористичности, от магии мысли, облачённой в магию слов. И если он просто поэтический ворожей, то так тому и быть.

А вообще с изображённым словом надо поосторожнее. Часто картинка получается совсем неожиданная. Кто-нибудь обронит: «вишнёвый сад», и представляется не кипень цветущих деревьев, не варенье или наливка, а слышится глухое хлопанье болтающихся в декорациях дверей, напряжение поставленных актерских голосов, и надо всем витает пенсне со шнурком и лицо несчастливого красавчика.

Не понаслышке знаю трагическую непоправимость изречённых слов. Слова, над которыми потерян контроль, опасны. Иногда приходиться