Книга Разговоры о тенях - Евгений Юрьевич Угрюмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гольдони.
Вот тебе и Битва Поста и Масленицы! как говорил не раз наш папа
патологоанатом, когда на столе лежал повреждённый и лишившийся жизни в
драке покойник с наколотой на тыльной части ладони цитатой «Мы все учились
понемногу/ Чему-нибудь и как-нибудь», извините, всё из бессмертного романа.
«Mon papa ne veut pas
Que je danse, que je danse
Mon papa ne veut pas
Que je danse la polkа»
И зритель хлюпает в ладоши.
Ах, зачем Вы это сделали, доктор, доктор Меццетино, доктор Труффальдино,
Табарино, доктор, считающий, что историю пишут маги и проходимцы? Своих
Вам теней и фантомов мало было? зачем Вы так пошутили? Лю-у-бовь! Софи!
«Вам бы в куклы играть, Софи!»…
73
Стало темно вдруг. «Вернись в Соренто», «Ах да ох!» Стало вдруг темно…
«Увидимся!» «Не пропадай»!
Луна спряталась, и будто штору зашторили, и будто занавес закрыли.
Вступление закончилось. А когда снова дали свет, не вовсю, процентов на
тридцать, будто за шторами, чтоб нагнать мороку, уже шло первое действие. Все
играли в любовь…
–…игрались в любовь, – встрял откуда-то… известно откуда взявшийся гер
Шлегель.
Доктор
(ах, нет, не тот Доктор, Панталоне, Баландзоне и Грациано, который в
итальянских комедиях вечно с клистером, не тот, а тот, тот, который
облапывает куклу Франческину)
Не надо, не надо, не надо выдавать желаемое за действительное, моя куколка.
Франческина
Ах, то ли желаемого нет в действительности, то ли действительность такая, что
и желать уже нечего?
Доктор
Как красиво! Двусмысленно красиво!
Кукла
Ах, Ох! (прячась в тень вазы с камышами и травами) Ох!..
Профессор
О, только б огонь этих глаз целовать.
Хер Шлегель
Вспомнили, профессор?
Кукла
Ох! Ах!
Вокруг все мадемуазели и все кавалеры прижимаются друг к другу и трутся
друг о друга.
Кукольный патологоанатом.
Mon papa ne veut pas
Que je danse, que je danse, – напевает.
Хер Шлегель приглашает танцевать патологоанатома. И танцуют они (все и без
меня уже знают):
74
Mon papa ne veut pas
Que je danse, que je danse
Mon papa ne veut pas
Que je danse la polkа
Картины, которые заполняют видения профессора, эротичны.
Доктор с Франческиной заманивают на диван (не волнуйтесь, не Вас) за
полосатую занавеску Куклу.
Кукла
Ах, ох!
Профессор ревнует и восклицает:
– Но, уважаемый! Как же? Как же так?..
– Вам нравится, профессор? – говорит Кукла, поводя пальцами и проводя
пальцем… это как кому больше нравится, по уже обнажённой груди куклы
Франческины (какая там у куклы грудь? одно воображение), которая, на самом
деле, принцесса Монпансье, а на самом самом деле girlfriend доктора Жабинского,
любимая Софи (при этом Франческина, ах, что делает при этом Франческина!)
– Нравится Вам, профессор? – говорит развратник. – Тогда просим, подвинься
Франческа, придите к нам.
Картины, которые дальше заполняют воображение профессора сексуальны.
Всё трётся друг о друга, и он, она и хер Шлегель трутся и уплывают, терясь в
фантазиях лунного света.
Картины, которые дальше заполняют профессорское воображение настолько
эротичны и настолько сексуальны… но все же помнят, помнят, что публика
собралась просвещённая.
Философ Фихте вскинулся и вскрикнул: «Ах!.. – и продолжал: – Когда это
красиво! скульптура, картина, фраза, красивое слово, оборот, красивое
доказательство, красивый сюжет, красивая музыка, красивая Фудзияма. Красота
видимая, красота слышимая, красота мыслимая. Красивая бабочка… ну, неужели
красота бабочек только для выживания?»
Неожиданно, вдруг, словами неродившегося ещё, в его время, поэта, подвёл
философ черту.
Бедный мальчик! Весь в огне
75
Всё ему неловко!
Ляг на плечико ко мне, –
Прислонись головкой! 1
Чертý, ни чертý! но профессор был несколько озадачен таким разоблачением,
таким поворотом дела. По словам романтика получалось, да, и это было так, что
он сам, это он сам был причиной, это он сам делал всяческие движения: «Я
отвоюю…», «…не устал бы желать», «пастушка», «лужайка», ведущие в… как
говорил только что упомянутый философ, в жизнь, которая есть ни больше, ни
меньше, чем художественное произведение нашего «я», и, поэтому, профессор
был озадачен, был профессор расстроен, был профессор смятён, а философ, по
всему видно было, хотел не только подвести черту, это видно по стихам, но
успокоить его и приласкать.
– Ха-ха-ха! – вот кто (романтик Ф. Шлегель) не пытался сгладить, как
говорится, углы, а шёл прямо к цели, минуя нравственные преграды. – Она не
смогла перенести неразделённую, Вашу, господин минералог (почему минералог?
Хорошо хоть не кондитер), Вашу любовь и решилась: «А пусть будем, -
решилась она, – все втроём пользовать любовь разделённую – профессор, доктор и
я!» – и, тут же, упавшая с неба Софа (хорошо хоть не наковальня2) занялась
осуществлением этого решения, первым актом в котором (которого) и был этот,
так называемый, акт создания кукольного дома… раз уж Доктор насоветовал.
И здесь-то, всем, вдруг, всё стало по-настоящему понятным, парадокс стал
понятен, так как был объяснён, оказался объяснённым, перестал всем казаться
абсурдом и бессмыслицей. Как сказал… скажет потом одна выдающаяся
английская писательница: «Но многие странные вещи удаётся объяснить, если по
настоящему вдуматься в их причины»3.
«Вот он и разобрался с тобой, голубчик!» – сказал сам про себя, о себе в
третьем лице, называя парадокс голубчиком, Фридрих; отпил глоток пива, а
может это был глоток отличного гохгеймера и нирштейнера, и перешёл к более
интересующему его на этот час вопросу, тем более что тема проскользнула (были
проблемы с девочками, см. выше), и, вскочив, что называется, на своего коня,
оседлав, как говорится, своего конька, запрягши своего, как уже было сказано,
Гиппогрифа, повернул он оглобли в другую сторону и выложил свои воззрения на
любовь и женщин: мол, «…следовало бы в шутку любить всех женщин», – этакая,
сказал он, – «шутливая любовь», – хи-хи-хи! – «или любовь к шутке», – выложил
свою точку зрения на брак, разобрался в преимуществах, как он выразился, жизни
втроём и даже вчетвером (свинг, флинг, триолизм, sexswife и т.д., словом, ménage
à trois, – бедный Фридрих, и слов-то ещё таких не знал), которые, по правде
говоря, ещё с давних времён так нравились обманутому всякими христианскими
императивами человечеству (человеку), так нравились, что были повсеместно и
1 Майков.
2 Читай миф о Зевсе и Гере.
3Джейн Остин «Нортенгерское аббатство».
76
обычным образом употребляемы, и никем, кроме тех же христианских
поборников (пособников) и служителей общих мест, что одно и то же, или одно
другого стоит, не осуждаемы, и про которые он рассуждал (с иронией, конечно же
– не так же просто он создал целую теорию романтической иронии), рассуждал
