Книга Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском - Юрий Михайлович Корольков

у меня на примете есть другая персона — тот иное дело. Если сумеем зачалить, придется докладывать в Петербург, а меня будете поздравлять с «Владимиром первой степени». И наградные перепадут! — Челобитов разразился скрипучим смешком.

Когда ротмистр уехал, Бакай снова уселся за письменный стол дочитывать поступившие донесения. В его обязанности входило составление обзорных справок для начальника охранного отделения и Варшавского жандармского управления.

В Варшаву Бакай прибыл не так давно из Екатеринослава, где проявил себя энергичным сотрудником жандармского управления. Он участвовал в ликвидации черниговской подпольной типографии, а также боевой организации эсеров и уже здесь, в Варшаве, предупредил покушение на генерал-губернатора. Говорили, будто у Михаила Бакая в Санкт-Петербурге есть влиятельная рука, которая определенно тянет его в Департамент полиции. Ждали, что в скором времени он займет там большой пост.

Никто не мог сказать, достоверны ли эти слухи, но в Варшавском охранном отделении к Бакаю относились с уважением. Многие завидовали, побаивались его и, конечно, заискивали перед ним.

Когда появился полковник, Бакай доложил о просьбе Челобитова дать санкцию на организацию побега завербованного осведомителя.

— Откуда он должен бежать?

— Как будто отсюда, от нас.

— В таком случае передайте Челобитову, что я согласен. Но предупредите только, чтобы не устраивали побег из цитадели. Это вызовет подозрение у революционеров: с тех пор как цитадель превращена в тюрьму, оттуда не удалось бежать ни одному заключенному. А впрочем... — Иванов задумался, достал тяжелый золотой портсигар — награду за верную службу, закурил. — А впрочем, не нужно никакого побега. Группу будут судить на следующей неделе. Потерпим. Договоримся, чтобы освободили Сетковича и кого-то еще для прикрытия. Так и передайте Челобитову.

Была пятница тридцать первого декабря 1899 года: тринадцатое января нового года по григорианскому календарю. Европа почти две недели жила в новом году, а империя Российская только-только пересекала его рубежи. В тот день, в последнюю пятницу уходящего года, Варшава торжественно готовилась к встрече Нового года. Готовился к этому дню и беглый ссыльнопоселенец, лишенный всех прав состояния, бывший дворянин, двадцатидвухлетний Феликс Дзержинский.

Шел пятый месяц его жизни на воле. Позже он писал сестре Альдоне:

«Жизнь выработала во мне, если можно так сказать, фаталистические чувства. После совершившегося факта (нового ареста) я не вздыхаю и не заламываю рук, отчаяние мне чуждо.

Летом в Кайгородском я весь отдался охоте. С утра до поздней ночи, то пешком, то на лодке, я преследовал дичь. Никакие препятствия меня не останавливали.

Ты думаешь, может быть, что эта охотничья жизнь хоть сколько-нибудь меня успокоила? Ничуть! Тоска моя росла все сильнее и сильнее. Перед моими глазами проходили различные образы прошлого и еще более яркие картины будущего, а в себе я чувствовал ужасную пустоту, которая все возрастала. Я почти ни с кем не мог хладнокровно разговаривать. Эта жизнь в Кае отравляла меня... Я собрал свои последние силы и бежал. Я жил недолго, но жил».

Жил недолго, но жил...

В Варшаве Феликс встретился с Яном Росолом, польским социал-демократом, который всего только несколько месяцев назад возвратился из ссылки. Росол-старший принадлежал к первому поколению польских марксистов, состоял еще в партии «Пролетариат», а после разгрома ее долго скрывался в подполье, был арестован и угодил на несколько лет в Архангельскую губернию.

Встретились на площади в Старом городе, перед фонтаном с бронзовой сиреной — самое надежное место для встречи с людьми, плохо знающими Варшаву. А Феликс еще осваивался с городом, свободно ориентировался только на основных улицах и площадях.

На громадном четырехугольнике булыжной мостовой, огороженном фасадами старинных домов, гомонила толпа. Здесь, как на ярмарке, покупали и продавали всякую снедь. Из ларьков и палаток кричали зазывалы, повсюду сновали мальчишки, тараторили женщины. У тротуара маячил городовой в синем кителе.

Ян Росол сам подошел к Дзержинскому, узнав его по газете «Варшавские ведомости», торчавшей из правого кармана ветхого пиджака.

— Так это ты сбежал из ссылки? — спросил он Феликса, когда, спустившись в подвальчик, они уселись за голый струганый стол и заказали пиво.

Здесь, в дальнем углу пивного зала, было совсем темно, даже в дневное время в подвале горели свечи и керосиновые лампы. Феликс кивнул:

— Еще месяц назад... За это время успел побывать в Вильно, оттуда меня спровадили было за границу, а я взял и приехал сюда — в Варшаву.

— Молодец! — одобрил Росол.

Росол был плечист, широк в кости, с крупными чертами лица. Руки его выдавали в нем рабочего-металлиста — покрытые чернотой, въевшейся в кожу, словно татуировка.

Ян расспросил о Вильно, рассказал кое-что о Варшаве. Говорил, не называя ни одного имени, ни одной фамилии.

Феликс обратил на это внимание.

— Ловко ты рассказываешь, — рассмеялся он. — Не прицепишься! Без людей, без фамилий...

Росол улыбнулся.

— А я про тебя так же подумал: вот, думаю, парень молодой, а дело знает. Говорит осторожно, за все время никого не назвал... Теперь слушай меня внимательно: живу я в Мокотове, но заходить ко мне не советую. Дом наш «на карантине». Знаю — полиция за мной наблюдает. Иначе и быть не может. Сам посуди: я — недавний ссыльный, жена была под надзором полиции, высылали в Ковно, тоже недавно вернулась. Сын старший по сей день в тюрьме. Вроде как вся семья каторжная. Остается младший, Антон, помоложе тебя будет. Этот еще не замешан. Вот через него и держи связь. Будете вроде как товарищи... Ночевал-то ты где?

— Первую ночь на вокзале, потом у человека, который тебя нашел.

— Не годится! С жильем что-нибудь придумаем. А сегодня пойдешь в Мокотов. Запомни адрес. Скажешь, кузнец прислал. А теперь давай расходиться. Антона я к тебе завтра утром пришлю, он сведет тебя еще с одним человеком.

Так началась жизнь Феликса в Варшаве.

Росол-младший оказался чудесным парнем, очень похожим на отца, только пониже ростом, поуже в плечах. Жесткие волосы его не поддавались расческе, стояли копной, потому, видно, и прозвали его в подполье Кудлатым. Антону было лет двадцать. В отсутствие отца и матери он жил у тетки, работал маляром, а к осени, когда вернулись родители, пошел в художественное училище.

Человек, с которым Антон должен был свести Феликса, Станислав Малиновский, тоже появился в Мокотове, в доме с палисадником, где временно поселился Дзержинский. У него была странная подпольная кличка — Улан. Был Станислав одних лет с Феликсом, но носил остренькую бородку и выглядел старше. Учился в политехническом институте, курс не закончил, стал обучаться столярному ремеслу. Но профессия