Книга Чужие - Дин Кунц

К удивлению отца Вайкезика, Брендан Кронин оказался работягой. Он не приобрел в Риме ни высокомерия, ни спесивых замашек, был умным, добродушным, веселым, не брезговал посещением больных, обучением детей и сбором средств. Лучший викарий отца Вайкезика за восемнадцать лет.

Вот почему воскресная вспышка — и утрата веры, которая стала ее причиной, — так огорчила Вайкезика. Конечно, какая-то часть его души с нетерпением ждала возможности принять вызов и вернуть Брендана Кронина в лоно церкви. Отец Вайкезик начал карьеру, подставляя плечо священникам, попавшим в беду, и теперь ему предстояло сыграть эту роль в очередной раз. В памяти всплыли времена юности, пришло радостное чувство: на него снова ложилась ответственность за выполнение важной миссии.

Когда он снова пригубил кофе, в дверь кабинета постучали. Он сверился с часами на каминной полке, полученными в дар от прихожанина: бронзовая инкрустация по красному дереву, швейцарский механизм с точнейшим ходом. Часы были единственным предметом роскоши в комнате, заставленной простой и разномастной мебелью, с потертым псевдоперсидским ковром на полу. Часы показывали ровно половину девятого, и Стефан, повернувшись к двери, сказал:

— Входи, Брендан.

Брендан Кронин выглядел таким же угнетенным, как в воскресенье, понедельник, во вторник и в среду, когда они встречались в этом кабинете, чтобы обсудить кризис его веры и найти способы ее восстановления. Он был таким бледным, что веснушки на его коже горели, как искры, а каштановые волосы по контрасту казались рыжее обычного. Походка перестала быть пружинистой.

— Садись, Брендан. Кофе?

— Нет, спасибо.

Брендан обошел потрепанные кресла «честерфилд» и «моррис» и опустился в третье — ушастое, просевшее.

Поначалу Стефан собирался поинтересоваться, хорошо ли Брендан позавтракал или только поклевал тост и запил его кофе. Но он не хотел, чтобы тридцатилетний викарий чувствовал себя малым ребенком, а потому спросил:

— Ты прочел то, что я тебе предлагал?

— Да.

Стефан освободил Брендана от всех приходских обязанностей, дал ему книги и брошюры, в которых с интеллектуальных позиций доказывалось существование Бога и опровергались заблуждения атеистов.

— И поразмыслил над тем, что прочел, — продолжил отец Вайкезик. — Тебе удалось найти… то, что помогло бы тебе? — (Брендан вздохнул и отрицательно покачал головой.) — Ты продолжаешь молиться о получении наставления?

— Да. Но не получил его.

— Ты продолжаешь искать корни своих сомнений?

— Похоже, корней нет.

Стефана все больше раздражала замкнутость отца Кронина, столь несвойственная молодому священнику. Обычно Брендан был открытым, разговорчивым. Но с воскресенья он ушел в себя, начал говорить медленно, тихо, скупо, словно слова превратились в деньги, а он — в скрягу, который не хочет расставаться ни с одним центом.

— Корни есть, должны быть, — настаивал отец Вайкезик. — То, из чего произросло семя сомнения, — первоначало.

— Оно просто есть, — пробормотал Брендан едва слышным голосом. — Сомнение. Оно есть, так, будто было всегда.

— Но его там не было: ты верил искренне. Когда начались сомнения? В августе, ты сказал? Что за искра их разожгла? Какой-то случай, один или несколько, из-за которого ты пересмотрел свои взгляды на мир.

— Нет, — тихо выдохнул Брендан.

Отцу Вайкезику хотелось заорать на него, встряхнуть, выколотить из него эту тупую угрюмость. Но он терпеливо сказал:

— Много хороших священников переживали кризис веры. Даже некоторые святые боролись с ангелами. Но у них были две общие черты: они теряли веру постепенно, на протяжении нескольких лет, и лишь потом наступал кризис. Все они могли указать на конкретный случай и наблюдения, из которых родилось сомнение. Например, смерть ребенка. Или рак, поразивший праведницу. Убийство. Изнасилование. Почему Господь допускает зло в мире? Почему допускает войны? Источники сомнения бесчисленны, хотя и хорошо известны. Доктрина церкви объясняет все это, но бесчувственная доктрина не всегда приносит утешение. Сомнения всегда возникают из конкретных противоречий между понятием божественного милосердия и реальностью человеческих скорбей и страданий.

— Это не мой случай, — сказал Брендан.

Отец Вайкезик продолжил:

— Единственное, чем можно снять сомнения, — сосредоточиться на противоречиях, которые не дают тебе покоя, и обсудить их с духовным наставником.

— В моем случае моя вера просто… обрушилась подо мной… неожиданно… как пол, который казался совершенно прочным, но весь сгнил.

— Ты не размышляешь о несправедливости смерти, о болезнях, убийствах, войнах? Говоришь, что-то вроде сгнившего пола? Который обрушился в одну ночь?

— Верно.

— Чушь собачья! — воскликнул Стефан, вскакивая со стула.

Его резкие слова и движения испугали отца Кронина. Он вскинул голову, его глаза расширились от удивления.

— Чушь собачья! — повторил отец Вайкезик, сопроводив свое восклицание гримасой и повернувшись к викарию спиной.

Он хотел шокировать молодого коллегу, вывести его из этого полугипнотического состояния, навеянного жалостью к себе, но, кроме того, его раздражали закрытость и упрямое отчаяние Кронина. Обращаясь к викарию и глядя при этом в атакуемое порывами ветра окно, разрисованное морозными узорами, отец Вайкезик сказал:

— Ты не мог пасть вот так, от истинно верующего священника в августе до атеиста в декабре. Просто не мог. Если только причиной не стало какое-то убийственное событие. Перемены в твоем сердце явно не случайны, отец, даже если ты скрываешь от себя причины. Но пока ты их не признаешь, не примешь, ты будешь оставаться несчастным.

Напряженная тишина повисла в воздухе.

Потом стало слышно приглушенное тиканье часов в корпусе красного дерева, инкрустированном бронзой.

Наконец Брендан Кронин сказал:

— Отец, пожалуйста, не сердитесь на меня. Я вас так уважаю… и настолько ценю наши отношения, что ваш гнев… вкупе со всем прочим… слишком тяжел для меня.

Довольный тем, что в раковине Брендана появилась трещина, пусть и небольшая, радуясь тому, что его маленькая хитрость принесла плоды, отец Вайкезик отвернулся от окна, быстро подошел к ушастому креслу и положил руку на плечо викария:

— Я не сержусь на тебя, Брендан. Я обеспокоен. Озабочен. Разочарован тем, что ты не позволяешь мне помочь тебе. Но я не сержусь.

Молодой священник поднял глаза:

— Отец, поверьте мне, я всей душой желаю получить от вас помощь для выхода из этого состояния. Но, по правде говоря, мои сомнения порождены не тем, что вы назвали. Я и вправду не знаю, откуда они взялись. Для меня это… загадка.

Стефан кивнул, сжал плечо Брендана, вновь сел за стол, закрыл глаза, задумался.