Книга Ardis: Американская мечта о русской литературе - Николай Усков

Наверное, именно поэтому Проффер так любил спрашивать своих русских друзей – поэтов, писателей, переводчиков: «Может ли плохой человек написать хорошую книгу?» Характерно, что поначалу Бродский, например, ответил: «Нет».

Так или иначе, но этот нейтралитет «Ардису» будет соблюдать непросто. Собственные вольнолюбивые взгляды Профферов, давление среды – либеральной общественности советских столиц – и глупость охранителей неизбежно должны были привести к конфликту c властями СССР. Впрочем, в английской части Профферы будут сохранять академическую сбалансированность. В русской они, очевидно, чем дальше, тем больше станут ориентироваться на запросы своих либеральных читателей. Много позже, когда Профферу откажут в визе, он напишет: «Это чудо, что мы заслужили официальное неодобрение только через десять лет».

Глава VIII

ВЕРШИНА ПРОШЛОГО И ВИХРЬ НАСТОЯЩЕГО

Период «Ардиса» с 1971 по 1974 годы можно было бы назвать «архивным». В русской части вообще преобладают репринты. Из 17 книг, напечатанных в эти годы, только одна – сборник стихов Натальи Горбаневской – относится к советской современности. Другой современный писатель, Набоков, правда, находящийся в безопасном и комфортабельном далёке, передал Профферам права на свои русские произведения. Он будет оставаться самым печатаемым автором «Ардиса» на протяжении всей его истории: в общей сложности в Энн-Арборе выйдет 22 его книги на русском и одна на английском. Но Набоков, по выражению Битова, «продолжал серебряный век, как будто не было 1917 года». Даже если это не совсем так, учитывать его в расчетах не справедливо.

В 1975–1979 годах баланс между прошлым и настоящим начинает меняться. Из 77 книг, опубликованных на русском, 18 написаны современными авторами, включая Иосифа Бродского, Льва Копелева, Сашу Соколова, Владимира Войновича, Андрея Битова, Фазиля Искандера, Василия Аксенова, Сергея Довлатова и Эдуарда Лимонова (за вычетом Набокова).

Может сложиться впечатление, что других писателей, как говаривал Сталин, для нас и не было. Владимир Войнович в интервью для этой книги отмечал: «Это было непаханое поле. Они первыми стали приезжать, и всe было в их распоряжении. Думаю, я был не единственным автором самиздата. Что мне светило? Тюрьма? Не гонорары точно. А тут какое-то издательство, которое что-то платит. Нам любые доллары нужны, сколько ни показывай».

Да, многие писатели вынуждены были работать в стол и перебиваться случайными заработками. Далеко не только те, с которыми у нас, во многом благодаря «Ардису», ассоциируется эпоха. Проффер так описывает ландшафт русской литературы в 1981 году, через десять лет после основания издательства: «Официальная русско-советская литература напоминает баскетбол на инвалидных колясках: кого-то, конечно, впечатлит напористость игроков или замечательные мышцы, развитые в определенных ограниченных зонах, и даже отдельные звезды восходят – но что-то во всем этом фундаментально не так… Есть целые сферы человеческой жизни, о которых советские писатели вынуждены врать или в лучшем случае их игнорировать. Например: история, философия, политика, все остальные страны, образование, промышленность, сельское хозяйство, религия и секс… И потом им еще говорят, что они должны писать в духе „социалистического реализма“… А это совсем непросто – написать реалистический роман, не говоря правды». Причем Проффер имеет в виду не только официальных писателей, а скорее тех, кто публиковался от случая к случаю и надеялся, что будет публиковаться впредь.

Соответственно, свобода такого писателя была изначально скована внутренним цензором. На примере того же Войновича Проффер отмечает, что первый том «Чонкина» был написан в надежде на публикацию в СССР, второй же он писал в полной уверенности, что книга сможет выйти только за границей, когда «нож отняли от его горла».

В 1976 году Карл, оглядывая советскую литературную сцену в целом, замечает: «Писатели, которым за сорок, не важно, живут ли они в СССР или за границей… скорее являются „реалистами“, консерваторами по форме. Невозможно отличить диссидента от социалистического реалиста. Трифонов, Искандер, Войнович, Некрасов, Солженицын – все они люди старой школы, пребывающие в великой традиции толстовской прозы, или в менее великой, коль скоро эта традиция прошла через несколько десятилетий и множество Фадеевых. В квартире Трифонова висит фотография Хэмингуэя, Войнович использует весьма старомодного рассказчика в духе XIX века и большие куски солженицынских романов по форме вполне выдержаны в духе социалистического реализма. Некоторые даже сравнивают его с дедушкой социалистического реализма, Чернышевским, полагая, что он праведный, тенденциозный, деревянный, лишенный чувства юмора и неуклюжий…»

Проффер далее объясняет консерватизм русской прозы тем, что она была отрезана от авангардизма 20-х годов, а «шестидесятники ничего вообще не знали о Кафке, Прусте, Фолкнере или Камю. Джойс до сих пор не вышел в официальной печати». Поиск чего-то свежего, отличного от «великой» и «невеликой» традиции, будет одной из ведущих мотиваций Профферов.

Объясняя Фазилю Искандеру, как устроено издательское дело на Западе, Карл замечает, что редакторы «вообще боятся риска и независимых решений»: в особенности их пугают слишком толстые книжки. В собственной издательской политике Профферов было мало расчета и множество независимых, подчас эмоциональных и рискованных решений: «Мы смотрели на наше дело с практической точки зрения только тогда, когда это было абсолютно необходимо для нашего выживания, – пишет он Копелевым. – Большинство книг (и по-английски, и по-русски) мы выбрали, руководствуясь весьма непрактическими соображениями. В противном случае жизнь была бы скучна, „Ардис“ был бы скучен, и мы были бы скучны. Кто кроме безнадежного идеалиста опубликовал бы книгу о поэтических воззрениях Шершеневича, да еще и на английском? Даже я порою удивляюсь вещам, которые сам выбираю».

Битов рассуждает в интервью для этой книги: «Такой вкус, какой проявили Карл и Эллендея, никто не проявлял… Они руководствовались вкусом, а не коммерцией. В этом их великая заслуга перед русской литературой… Вкус такая вещь, которую не только знают и слышат, но нюхают, обмениваясь какими-то вибриссами. Происходит ток понимания и информация передается не только словами».

Вероятно, можно упрекнуть Профферов за то, что кого-то они опубликовали, а не следовало бы. Или наоборот. Но если смотреть в целом, их предпочтения были крайне разборчивыми. Отвергая одну из рекомендаций Копелева, Карл поясняет: «Я не думаю, что эта книга так же хороша, как другие наши издания, и мы обязаны перед всеми нашими авторами не понижать их статус, публикуя вещи, которые всего лишь интересны или всего лишь приемлемы. Я хотел бы думать, что большинство наших книг исключительные».

Не стоит думать, что Карл и Эллендея в одночасье определились со своими редакционными принципами. Так, в логику их аполитичного редакционного курса, заявленного в первом томе RLT, совсем не вписывается уже первая их значительная публикация современного автора в 1975 году – биографический роман Льва Копелева «Хранить вечно». Главной здесь явно была теплая дружба с Копелевыми – их переписка в архиве «Ардиса» самая объемная и часто очень откровенная. Сочувствие и желание помочь тем, кто сражается за правду, вообще характерно для «Ардиса», но для раннего этапа это устремление было определяющим: стихи диссидентки Натальи Горбаневской (1973) и роман арестованного за самиздат Владимира Марамзина (1975) – две первые современные книги Профферов. В этом ряду Копелев выглядит естественно.