Книга "Сивый мерин" - Андрей Мягков

_____

Нет, это был не сон. Дмитрий Кораблёв мог поспорить с кем угодно.

Отчётливые, легко узнаваемые звуки неспешной последовательностью коснулись слуха: лязг ключа, короткий всхлип щеколды «английского» замка, шорох открываемой входной двери… И шаги, немного, показалось, тяжеловатые, без присущей Женьке полётности, замершие у самого изголовья.

Наконец-то! Господи, благословенно будет имя твоё и дела твои во веки веков, Господи!

Теперь только надо сделать усилие, ещё одно, последнее, может быть, самое главное за всё время свалившегося на него кошмара — открыть глаза (всего-то!) и Женька — живая, счастливая, распираемая своей знаменитой загадочной улыбкой, возникнет во всём своём мертвенно-бледном великолепии на фоне аляповатых оранжевых штор.

Отчаянным усилием воли он на какое-то мгновение разомкнул, казалось, сросшиеся веки: в образовавшиеся щели бесцеремонно заглянули три незнакомых силуэта.

Он закричал, но голоса своего не услышал: вязкая горечь подступила к горлу, преграждая дорогу звуку.

— Кто вы? Где Женя? Она только что…

Голова его неожиданно дёрнулась, заходила из стороны в сторону, прикосновения он не ощутил, догадался по звуку: кто-то — ладонь об ладонь, аплодисментами — бил его по щекам.

Внезапно без светового перехода наступила ночь, стало совсем темно. Напряжение спало. Душная тревога ослабила удавку, пунктиром намечая робкие шаги к сознанию. Он услышал:

— Я приказал вам напугать до полусмерти. На-пу-гать! А не убить! Он труп на девять десятых. Мудачьё!

_____

В пушкинском скверике было людно, Мерин бегом пустился огибать здание кинотеатра «Россия» в надежде найти на бульваре пустую скамейку, но, увы, тёплый майский вечер вывел на улицу и привёл в сидячее положение, казалось, всех жителей близлежащих районов. Люди тесно жались друг к другу, поглядывали по сторонам и ворковали, как пернатые на насесте.

Мерин расположился на чугунной решётке, сжал кулаки, не без труда принял излюбленную позу.

Так, следующая Катя.

Тут смущал, пожалуй, только обморок. Современная девка, не москвичка, многое успела в жизни. Цинизм процентов на девяносто напускной, конечно, но и не в пансионе благородных девиц воспитывалась. Про непорочность если и читала, то не удосужилась спросить, что это за зверь такой, а отсутствие интереса к горизонтальному общению с противоположным полом, похоже, считает нарушением законов общежития.

Откуда же такая чувствительность?

Тогда в кафе он едва успел подхватить её на руки. Подбежала официантка, заохала: «У нас всё свежее, клянусь — никто, никогда, оливье сегодняшнее, утрешнее…»

В подсобке Мерин положил Катю на стулья, расстегнул блузку, попытался сделать искусственное дыхание.

— Отойди, кобель, ты своё дело сделал. Беременная она, а не утопленница. Чего ты на грудь-то жмёшь? Не нащупался? — Яркощёкая буфетчица в грязном халате и белоснежном крахмальном кокошнике принесла невесть откуда взявшийся в этом заведении пузырёк с нашатырным спиртом, вату, тазик со льдом и с повадками многоопытного гинеколога принялась приводить пациентку в чувство. — Натрахаются, отведут душу и опять за водку свою ёб…

Ей очень хотелось высказать своё отношение к неограниченному потреблению алкоголя вообще и к водке в частности, но в это время Катя проявила признаки жизни и подобное откровение, видимо, показалось буфетчице несвоевременным. Она добавила только:

— Забирай, кобель. На руках до дома неси! Принцесса! И дыши в сторону, забулдыга. Скоро мы от вашего перегара все подохнем к… матери, — и она не стала таить, к какой, по её мнению, матери мы все скоро подохнем.

Обморок, к счастью, оказался неглубоким. Они с Катей посидели ещё минут двадцать на лавочке, потом она попросила проводить её до общежития.

— А то боюсь одна не дойду.

Практически всю дорогу молчали — две-три ничего не значащие фразы. Катя как-то сникла, сгорбилась, держала его под руку, будто опиралась на костыль, бледная, губы синие — ни дать ни взять — старуха. Куда что подевалось.

Конечно, всё это можно отнести за счёт неожиданности: только что лежали в одной постели, занимались любовью и вдруг — на тебе — нет его, да не просто нет, не умер, а сгорел. Виноват здесь он, Мерин, никаких сомнений, надо было как-то подготовить, но кто же знал, что за показавшейся ему непробиваемой стеной притаилась эдакая чувствительность.

Расстались у общежития ВГИКа. Катя дала телефон дежурной, сказала, как её можно найти.

— Спасибо, Сева, до свидания. Только не приходи раньше пятницы, ладно? Думаю, за два дня я оклемаюсь.

_____

— …Всё это, конечно, предстоит проверить, но то, что обморок не случаен — для меня несомненно. Семнадцать лет — возраст всех возможных и невозможных «эго»: эгоизм, эгоцентризм… Всё вокруг — к твоим ногам, да ещё хороша собой, а действительно хороша, Юрий Николаевич, ничего не скажешь, в артистки не зря взяли. Ну — умер любовник. Жалко, конечно, с достоинствами, может быть, незаурядными был человек, допускаю, но ведь не любимый же. Любовник. Они и знакомы-то всего ничего — полночи. И ведь не первый. Если бы первый — ещё можно понять: повернул жизнь на 180, открыл мир, перенёс через рубикон. Так ведь нет, не первый! И уж не последний — это вообще за скобками: весь ВГИК, небось, в очереди стоит. И вдруг обморок! Да в этом возрасте, если хотите знать, Юрий Николаевич, никогда никто никого не жалеет, вспомните свою молодость, я не прав?

Полковник Скоробогатов до треска в ушах сжимал челюсти, царапал ногтями виски, кусал губы.

В другое время самолюбивый Мерин, конечно же, давным-давно бы замолчал, пытаясь разгадать причину полковничьих ужимок, но теперь он так разволновался, что не мог заметить, к каким мазохистским ухищрениям прибегал руководитель следственного отдела Московского уголовного розыска, чтобы обеспечить своему лицу подобающую моменту серьёзность.

_____

— Что с вами, вам плохо? — Кто-то тянул Мерина за плечо. Сева вздрогнул, поднял голову. На него смотрели четыре внимательных заинтересованных глаза: старушка в потёртой лисьей шубке и рыжая собачонка, сделанная, казалось, из остатков того же меха.

Старушка склоняла голову направо, собачка налево, обе приподняли бровки и приоткрыли рты, обнаружив при этом отсутствие примерно одинакового количества зубов. Были они так неестественно похожи друг на друга, что на какое-то мгновение Сева растерялся — кому из них отвечать: заговорить человеческим голосом, равно как и затявкать, могли обе.

— Нет, нет, спасибо, всё в порядке. Просто я люблю так сидеть — согнувшись, спасибо, не беспокойтесь, скамейки все заняты, а тут пусто. — Он даже встал от напряжения.

Лисьи шубки повернулись друг к другу, удовлетворённо кивнули головами, одна из них сказала: «Ну и слава Богу! А то мы идём, смотрим — странно как-то сидит человек, мало ли что. Ну и хорошо. Пойдём, Даша».