Книга Сокровище Харальда - Елизавета Дворецкая

Харальд оправил ус и кивнул. Ульв встал, держа в руках чашу, и начал рассказывать. Это был белобрысый парень, бойкий и смышленый на вид, который сопровождал Харальда в тот день в роще. К сожалению, сам он за одиннадцать лет странствий совершенно позабыл даже те начатки славянского языка, которыми успел овладеть, поэтому его рассказ какой-нибудь знаток на каждом конце стола переводил киевлянам на славянский, а немцам — на латынь или немецкий.

— Однажды наше войско подошло к большому городу на острове Сикилей, самому большому городу из всех тех, которые мы перед тем видели. Мы осадили его, перерезав все пути, но он был очень хорошо укреплен и не сдавался. И вот прошел слух, что Харальд заболел и даже улегся в постель. Его палатку поставили подальше от стана, чтобы его не тревожил шум, но все люди целыми толпами ходили к нему каждый день, чтобы попросить совета или чтобы он рассудил их споры, потому что никто во всем войске не мог дать такого мудрого совета, как он…

Гридница слушала, Ульв предусмотрительно делал остановки после каждой фразы, чтобы дать возможность перевести, и ему даже нравилось, что эта медлительность придает его рассказу особую важность и величавость. На лице самого Харальда, который с нарочитой небрежностью пощипывал ус, поглядывая то в одну, то в другую сторону, было написано горделивое удовольствие. Каждое слово этого повествования свидетельствовало о его уме и предусмотрительности, потому что в большом обмане им самим была продумана каждая мелочь — и даже то, что шатер вождя якобы ради тишины поставили отдельно. На самом деле нужно было убедить население в том, что предводитель не поднимается с постели и потому все войско ходит к нему.

— И вот жители того города увидели, что у нас в войске происходит что-то необычное, — продолжал Ульв, а кравчий тем временем по знаку княгини Ингигерды подливал ему пива в чашу, чтобы у рассказчика не пересохло горло. — Они послали к нам разведчиков и узнали, что наш предводитель болен и силы его быстро убывают. Все войско пребывало в великой печали, воины сокрушались о том, что нашему славному вождю скоро предстоит умереть. А еще какое-то время спустя мы отправились к горожанам и стали просить их, чтобы они позволили нам погрести нашего вождя в городе. И все священники, все настоятели монастырей тут же захотели, чтобы он был погребен у них, потому что ждали, что от этого к ним будет поступать очень много пожертвований. И вот священники нарядились в свои самые лучшие одежды и вышли из города, взяв с собой драгоценные святыни. А мы уже приготовились к пышным похоронам, и гроб нашего вождя был накрыт самыми лучшими тканями, шитыми золотом.

Ульв рассказывал, а тот, чье якобы бездыханное тело лежало в том пышном гробу, улыбался, поглаживая ус и иногда отпивая из золоченой чаши.

— Конечно, почти все наше войско отправилось в город провожать к могиле тело вождя, — говорил Ульв с неприкрытым торжеством, и на лице его читалась уверенность, что вождь на самом-то деле бессмертен. — Гроб внесли в ворота, опустили и поставили посреди дороги. И тут наши люди затрубили в трубы и обнажили мечи. Все наше войско ворвалось в город! А монахи и священники, которые раньше спорили, кто получит гроб Харальда, и которые надеялись на этом обогатиться, теперь состязались между собой в беге, чтобы спастись от его меча! Так мы овладели городом и взяли огромную добычу!

Гости смеялись, одобряя хитрость, принесшую такие богатые плоды, и даже юные княжеские сыновья, с самого начала относившиеся к Харальду с настороженностью, теперь не могли не восхищаться его изобретательностью. И каждый решил, что, если на его пути когда-нибудь встретится упрямый город, непременно воспользоваться этим хитрым приемом.

— Но все-таки не очень благочестиво с твоей стороны, Харальд, обманывать священников! — заметил герцог Фридрих. — Особенно для того, кто состоит в близком родстве со святым Олавом конунгом.

— Но ведь я побывал потом в Йорсалаборге! — ответил Харальд, на лице коего ясно читалось: а кто их вас, благочестивых, побывал в священном городе? — Я занял всю страну, все города и крепости сдавались мне!

— И Харальд искупался в реке Иордан! — вставил другой спутник Харальда, исландец по имени Халльдор. — И принес богатые дары Святому Кресту и Гробу Господню! Это, конечно, поможет ему искупить грехи, даже если паре самых жирных монахов и не удалось тогда убежать от наших мечей!

Старшие осуждающе качали головами, но по скамьям младшей дружины пробежал смешок.

— А все-таки ты очень смелый человек, Харальд! — проговорила Предслава. Этот рассказ так занял княжну, что она слушала, поставив локти на стол и упершись в них подбородком, а на ее невозмутимом, добродушно-ленивом лице на сей раз было непривычно серьезное выражение. — Как же, наверное, страшно было живым ложиться в гроб! Это не очень-то хорошее предзнаменование! Я бы ни за что на такое не решилась!

— Говорят, что те, кого раньше времени хоронят, живут долго! — снисходительно ответил Харальд. — Так что, пожалуй, следующие мои похороны состоятся еще очень нескоро!

— Только не берись утверждать после этого, что ты благочестив и привержен Церкви! — Елисава бросила на него насмешливый взгляд. — Не сомневаюсь, что многие сказали, что ты просто посмеялся над обрядом, обманул самые благочестивые чувства тех сикилийцев, да еще и ограбил тамошние церкви!

— Да разве можно церкви сикилийцев равнять с настоящими! — ответил ей Халльдор и пренебрежительно хмыкнул.

— А в Миклагарде мы всегда ходили в церковь и слушали все службы! — подхватил Ульв сын Освивра.

— Это верно! — Харальд усмехнулся. — Я помню, как в соборе Святой Софии ты нацарапал на стене: «Здесь был Ульв». Так что Бог тебя не забудет!

— Да, там еще, я видел, кто-то по-гречески рядом нацарапал: «И был он дурак весьма»! — крикнул Скуле, телохранитель Харальда.

— Скажешь! — возразил Халльдор. — Так тебе и будут греки портить свой главный храм, чтобы покрыть позором какого-то Ульва! Даже если убеждены, что он дурак!

— А среди греков, по-твоему, дураков не встречается?

Все опять засмеялись.

— Похоже, тебя, Харальд, многие не забудут в Миклагарде, — согласилась княгиня Ингигерда. На лице ее было немного странное выражение, и даже Харальд почему-то не решился принять эти слова как похвалу.

— Хотел бы я, чтобы меня никогда не забывали в Гардах! — сказал он, с некоторой нерешительностью поглядывая то на княгиню, то на Елисаву. — Хотелось бы верить, что меня помнили здесь в мое отсутствие, пока я воевал за морями.

Похоже, даже до Харальда наконец дошло, что женщина, на которую он здесь так властно предъявляет свои права, на самом деле живой человек, а не плод его воображения. Все эти годы он помнил, что в Киеве живет княжья дочь, почти обещанная ему в жены; иногда он забывал о ней на несколько лет, но потом снова вспоминал. И все же теперь ему требовалось время, чтобы привыкнуть к тому, что она, Елисава дочь Ярослава, действительно существует и что она такая, какая есть. Что у нее есть своя воля и свои желания, с которыми ему придется считаться.