Книга Разорванная пара - Маргарита Дюжева

* * *

Сначала я билась в истерике, в беспамятстве звала его, умоляя все исправить. Кричала, срывала бинты, и все чаще меня накачивали седативными препаратами — никто не хотел слушать вопли девочки, изуродованной дикими зверями. Они не подозревали, сто звери среди них, живут в свое удовольствие, решая судьбы тех, кто слабее.

Врачи в один голос говорили, что у меня шок, что пришло осознание случившегося, и меня просто терзают дурные воспоминания. Они не понимали масштаба катастрофы, не знали, что я наполовину умерла. Что каждый раз пытаясь нащупать свое волчье я, хваталась пальцами за пустоту.

Потом апатия накатила, липкая, затягивающая все глубже и глубже. Я не сопротивлялась, ждала, когда утону, захлебнусь, малодушно надеясь, что на этом мучения закончатся.

Лежала, лицом отвернувшись к стене, часами, не шевелясь, вспоминая свою жизнь до. До этой больницы, до трагедии, до Руслана. Думала о том, как бы сложилась моя жизнь, если бы тогда не пришла на тренировку, и не столкнулась нос к носу с высоким, невозможно красивым оборотнем, опалившим меня своим янтарным взглядом. Помню, еле отзанималась, утопая в мыслях о нем, а когда вышла на улицу — обнаружила его на крыльце, с букетом белых роз. Для меня.

Такое красивое начало и такой уродливый финал.

Выздоровление шло медленно, по крупицам, потому что теперь я не могла быстро восстанавливаться. Теперь я была просто человеком. Раны затягивались, а на их месте оставались некрасивые рубцы. Иногда я засовывала руку под больничную рубашку и, еле касаясь, проводила по бугристым шрамам. Они мо мной навсегда, как напоминание о том, во что может превратиться красивая сказка.

Соседи по палате менялись, а я все так же оставалась, на скрипучей койке — единственном пристанище в этом мире, которое у меня было.

Врачи на удивление долго не решались меня выписывать. Видать, мое состояние совсем плачевным было, раз не гнали и продолжали лечить.

А я боялась думать о том, что будет, когда в очередной раз осмотрев меня, медик скажет «здорова, собирай свои монатки и проваливай»

Потому что проваливать некуда!

У меня за душой ничего нет. Ладно хоть Кирилл смилостивился и рюкзак мой вместе со мной из леса вынес. Хоть документы были, хоть что-то подтверждающее, что я есть, я существую.

Как-то в палату привезли женщину сломавшую нону, та так неудачно, что на вытяжку ее положили. Мы с ней иногда разговаривали, осторожно, натянуто, но она была первой из простых людей, с кем я на контакт пошла.

Благодаря ей снова говорить училась, выходя из того вакуума, в который сама себя загнала. Она мне с одеждой помогла — попросила дочь принести старые вещи, пылившиеся на чердаке.

Так я разжилась бельем, джинсами, что жалко висели на моей исхудавшей заднице, парой футболок, рубашкой, курточкой.

Хоть что-то! Мою одежду Руслан в клочья разодрал, спеша привести приговор в исполнение.

За окном набирала обороты осень. Все чаше еще по-летнему яркое солнце пряталось за внезапно налетевшими тучами, мелкий дождь уныло тарабанил по подоконнику, отбивая мелодию уходящего лета.

Я была практически здорова — раны зажили, покрылись грубыми, припухлыми, темно-красными рубцами, подвижность тела почти восстановилась, хотя нагибаться было больно, словно кожи не хватало. Конечно, до полного восстановления дорога долгая, нужны силы, время, деньги. Но у меня этого нет. Вообще ничего нет.

Плевать.

Я даже не пыталась заниматься лечебной физкультурой, необходимой для восстановления порванных мышц. Лениво повторяла упражнения за врачом, а потом забывала, махнув на все рукой.

Зачем мне это надо? Жизни остались лишь обломки, так какая разница восстановлюсь полностью или нет? Разве кому-нибудь есть до этого дело?

Истерики, слезы все осталось в прошлом, зато апатия прочно укоренилась и не желала отступать.

Упрямо гнала от себя все воспоминания о Бекетове, хорошие, плохие, любые. Все это неважно. Пусть уходят, потому что нельзя вспоминать. Это больно. И страшно.

Всеми силами пыталась разлюбить его, убеждая саму себя, что нельзя любить чудовище, но глупое сердце тосковало, страдало по тому, кто меня разрушил, не хотело забывать. Если любовь, то раз и на всю жизнь. Чертовы волчьи правила! Я же больше не подхожу под них, не соответствую, но не могу себя перебороть.

Волчья преданность осталась со мной. Неутешительный расклад.

А как там мой убийца? Тоже скучает, или смог избавиться от наваждения? Смог победить петлю истинной связи, что стягивала нас намертво. Пытается забыться с кем-то другим? Впрочем, меня это больше не касается, он от меня отказался, я для него — никто.

Не хочу об этом думать. Больно. Я устала от боли.



В то утро врач вошел в палату бодрой пружинистой походкой, и прихватив старенький стул, стоявший в углу, сел напротив меня. Открыл карту, беглым взглядом прошелся по результатам анализов, потом посмотрел рубцы, удовлетворенно кивая и многозначительно произнося «угу», а затем сказал то, чего боялась до дрожи:

— Поздравляю, мы вас выписываем.

— Уже? — произнесла потерянно, теребя пальцами край старенькой футболки.

— Уже! Милая, ты наш самый долговременный пациент, почти три месяца в нашей больнице пробыла, — мы с ним давно перешли на «ты», — пора уже на свободу.

Мне не нужна свобода, здесь хоть иллюзия дома, а что мне делать там, за дверями больницы?

Врач нахмурился:

— Тебе есть куда идти? — взгляд пристальный настороженный, и я опять вру, слабо улыбаясь:

— Конечно, есть, к родственникам в деревню поеду.

— Ты же сказала, что нет родственников.

— Близких нет, — снова соврала, — а седьмой воды на киселе навалом.

— Уверена?

— Естественно, — попыталась надеть маску уверенности, только сложно слишком. Я разучилась быть уверенной.

— Ну, смотри сама, — с сомнением покачал головой, — а то, может, в соцслужбу обратиться?

— Не стоит, — улыбнулась скованно, — у меня все под контролем.

Ни черта подобного!!!

* * *

Мне кажется, мир потерял краски, поблек, размытыми мазками подступая со всех сторон, давя, угрожая, лишая покоя.

Крыльце обветшалой больницы, где три месяца отлеживалась, существовала бледной тенью — последний рубеж, который надо преодолеть, за которым новая жизнь. Пустая, такая же блеклая и бессмысленная, как и все вокруг.

У меня ничего нет, кроме рюкзака за плечами, ни дома, ни семьи, ни любви, ни половины самой себя. Волчицы нет! И я не знаю, по какому поводу устраивать траур. Все вместе навалилось, смяло, придавило к земле, так что не подняться, не вздохнуть.

Одна, никому не нужная, вышвырнутая на улицу, беззащитная. Оставалось только забиться в тихий угол, спрятаться от чужих глаз и попробовать жить дальше.